Сергей Ильин - Витте

В Черниговской губернии черносотенно-монархическое движение сливалось с беспорядками «на аграрной почве». После Манифеста 17 октября, по предположению вице-адмирала, «косвенно признавшего равноправие евреев», в крае развернулись еврейские погромы. Сигналом послужил погром в посаде Клинцы. Шайки громил возглавлялись предводителями, которых местные жители называли «Куропаткиными» и «Линевичами»; «…успеху же агитации способствовало ложное толкование Манифеста 17 октября о свободе и ходившие нелепые слухи: „царь уехал за границу и дал до января сроку бить жидов и панов“». Погромы производились в два приема: сначала буйствовали, затем грабили, увозили и жгли то, чего нельзя было увезти. Прибыв на место происшествия, адмирал Ф. В. Дубасов объяснил пострадавшим, что они сами вызывающим поведением вызвали эксцессы, что местное еврейское общество «…должно помогать администрации, а не спорить с ней, что убытки если и будут возвращены правительством, на что мало надежд, то во всяком случае не скоро».

Опытный Ф. В. Дубасов предпочитал действовать мирными средствами, не прибегая без нужды к силе оружия. В Суражском уезде Черниговской губернии он собирал крестьян на сходы, увещевал и грозил, что если беспорядки будут продолжаться, то он вернется во главе войск и сотрет мятежные села с лица земли. Невиданных масштабов аграрные волнения достигли в Курской губернии, где, докладывал он по инстанции, «…всех разгромов было до 100, пропаганда шла страшно успешно на почве малоземелья, но главным образом революционная. Агитаторы всюду сеяли смуту; Манифест 17 октября критиковался, ибо в нем не было упомянуто о главном вопросе для крестьян — о земле… К счастью, насилий над помещиками не было. Предотвратить беспорядки очень трудно, ибо движение носило характер вспышек везде, а не в одной какой-либо полосе губернии. Требовались всюду войска, а их не было; было всего 1350 человек пехоты, 376 кавалерии и 474 казака». Город Щигры вообще охранялся тремя пехотинцами. В Курской губернии Ф. В. Дубасов действовал по той же схеме, что и в Черниговской: грозил уничтожением мятежным селам. Он уже было приготовился во главе армии из трех родов войск привести свою угрозу в исполнение, но был отозван в Москву на повышение. Адмирал сожалел, что не довел начатое дело до конца, «…так как отозвание его могло быть истолковано с превратной стороны» 76.

В наведении порядка в Курской губернии участвовал П. Г. Курлов, оставивший воспоминание об этом незабываемом эпизоде своей служебной биографии. Во главе эскадрона драгун он спасал усадьбы и движимое имущество местных помещиков. «Сделав верст 20, — вспоминал он, — мы увидели несколько больших пожаров в разных местах. Мне предстояло или идти по местам пожаров, или двинуться им наперерез и тем предотвратить разгромы имений, еще непострадавших. Я выбрал последнее и оказался прав, так как пройдя еще верст двадцать, мы наткнулись на только что начавшийся погром в усадьбе Шауфуса. В имении Шауфуса драгуны разогнали грабителей, пытавшихся на санях увозить помещичье имущество. Я арестовал и взял с собою, воспользовавшись теми же подводами, 20 человек преступников… Мне нужно было сделать еще 8 верст до села Дубровицы, где находились главная контора управления и конный завод барона Мейендорфа… Село Дубровицы отделено от конторы узкой дамбой. Переехав ее, я услышал позади следовавшего за мной эскадрона громкие крики и, вернувшись назад, узнал, что… один из крестьян ударил колом по голове ехавшего за эскадроном вахмистра. Площадь была залита народом, настроение которого было крайне враждебное. Я повернул эскадрон и тут же перед толпой приказал дать задержанному 25 розог. Шум и враждебные возгласы сразу умолкли…» 77

Генерал-адъютант К. К. Максимович, назначенный в Саратовскую губернию экзекутором вместо покойного В.В.Сахарова, докладывал: «Объехал 11 селений Сердобского и Балашовского уездов… Настроение крестьян в Балашовском уезде тревожное, в Сердобском же более спокойное. Жалуются, как во всех уездах, на малоземелье, голодовку и обнищание, заявляют о безусловной необходимости приобретения земли на возможно льготных условиях. Повсеместно крестьяне обещают жить мирно и не допускать бесчинств и разгромов, которые в некоторых волостях и не могут повториться, так как все помещичьи усадьбы уже уничтожены». Порядок в пострадавших губерниях поддерживался исключительно благодаря присутствию крупных войсковых частей, «…с удалением которых можно ожидать возобновления аграрных беспорядков, особенно весной» 78.

Крестьянские волнения в Тамбовской губернии достигли такого размаха, что там потребовалось ввести военное положение. Согласно подсчетам Н. Г. Королевой, только в ноябре 1905 года военное положение было введено в Курляндской, Бакинской, Елисаветпольской, Эриванской, Кутаисской губерниях, 10 губерниях царства Польского и 8 городах: Белостоке, Харькове, Севастополе, Батуми, Николаеве, Кинтрити, Тифлисе и Одессе 79.

Еще в октябре императору был подан доклад, составленный харьковским профессором П. П. Мигулиным, с планом принудительного отчуждения 25 млн десятин помещичьих земель в пользу крестьян за справедливое вознаграждение (из 85 млн десятин, всего бывших в частном владении). С руководящей идеей доклада тогда был согласен и Д. Ф. Трепов, которому молва приписывала влияние на царские резолюции. Он говорил, что готов передать крестьянам половину своей собственной земли, лишь бы сохранить от захвата вторую половину. Именно Д. Ф. Трепов и передал императору для прочтения мигулинский доклад. По идее П. П. Мигулина, мера эта должна быть осуществлена немедленно и непременно самим царем. Но П. П. Мигулин возражал против того, чтобы крестьяне владели своей землей на общегражданском праве. Если крестьянская земля станет их частной собственностью, пугал Мигулин, то ее скупят специалисты по эксплуатации крестьянской бедноты, коих развелось в России особенно много 80.

Император Николай II передал доклад П. П. Мигулина в Совет министров для обсуждения. Там его единогласно отвергли. 31 октября Совет представил императору, жившему тогда в Петергофе, собственный доклад по аграрным проблемам. В нем говорилось, что размах волнений в деревне вышел уже за пределы допустимого, поэтому требуются экстренные и решительные меры. Нужны войска, а их нет. Единственная мера, которая могла бы хоть как-то обуздать стихию народного бунта, — это «царский голос», обращенный прямо в массы, то есть очередной царский манифест.

Император к предложению министров отнесся скептически. В его бумагах сохранился автограф, написанный простым карандашом и датированный 31 октября. В нем говорилось: «Я очень сожалею, что в Манифесте 17 октября не было упомянуто о крестьянах и мерах удовлетворения их нужд. Издание же второго манифеста сейчас, через две недели после первого, должно произвести впечатление спешно составленного, как бы запоздавшего акта, опубликованного вдогонку другого.