Владислав Дорофеев - Как Черномырдин спасал Россию

Это ж целый концерт был! Они обосновались в «бамовском» щитовом домике, щели сплошные, зимой все насквозь продувается; стены и окна одеялами завесили и в углу кроватку поставили. У Маши огромные глазищи были, когда увидела, как те одеяла колышутся! Я тогда говорю Витале: «Да если б мать на все это только глянула — тут бы тебе и конец!» А он смеялся только: «Привыкнем».

Время идет… Маша уже взрослая, недавно вышла замуж. Она закончила лицей при Университете экономики и статистики и поступила в этот же вуз сразу на третий курс; три языка знает, итальянский — как родной: Виталий со Светой, ну и с Машей, понятно, три года в Милане жили; Виталий там Международную школу менеджеров заканчивал, а Маша и в детский сад там ходила, и в школу; школа местная, традиционная, католическая, потому Маша некоторые молитвы по-итальянски до сих пор помнит!

К чему я это? А к тому, что прадед ее, мой отец, всего четыре класса закончил, мама моя — два… Но как они тянулись, как экономили на всем, чтобы нам, детям, образование дать! Ведь тогда десятилетка — девятый и десятый классы — платные были; по копейкам собирать приходилось родителям моим!

— А с Андреем как?

— Об Андрее, младшем, я вообще не говорю: тот еще больше сдержанный и щепетильный, чтобы попросить или еще что. Он в 70-м родился, я уже в горкоме работал; потом — завод, ЦК, освоение Сибири… Андрея Валя опекала больше; и школой занималась, и всем. И рос он тихий, домашний. Поступил в Институт нефти и газа, отучился год и, помню, звонит мне на работу.

«Папа, ты когда будешь?»

«Поздно».

«У меня к тебе разговор».

«С мамой поговори».

«Нет, мне нужно с тобой, без мамы».

По тону понял: настроен серьезно. Говорю:

«Хорошо, приезжай ко мне на работу».

Приехал. Заходит, говорит:

«Пап, мне повестка пришла в армию».

«Ну и что?»

«Я хочу сразу предупредить — не вздумай ничего предпринимать, я все равно пойду служить. Я решил».

«Ну, решил и решил. А с чего ты взял, что я буду что-то делать? У нас все служили — дед, отец, мои и мамины братья, я. Иди. Маме говорил?»

«Пап, может, лучше ты?»

«Нет. Решил сам и говори сам».

Сказал. Она, конечно, в слезы! Но потом мы с Валей долго проговорили; решили не вмешиваться. Да и я понимал: Андрею как раз нужно послужить — «пообтесаться», жизни хлебнуть. Крепче будет!

Направили его в часть ПВО, в Калининскую область. Первые месяцы — учебка; в письмах повторял: «Не вздумайте приехать!»

Перед присягой вырвался позвонить. Говорит:

— На присягу пусть лучше Виталий приедет.

Он как раз в отпуске был, он и поехал. И это хорошо. Присяга, как крещение, — раз в жизни и навсегда!

Мы решили съездить в другой раз. Но Андрей по телефону предупредил:

— Только не вздумайте на «чайке»! И к КПП не подъезжайте!

Приехали, машину в лесу оставили, до части пешком…

После армии Андрей вернулся в институт, закончил, оставили его на кафедре. Потом в Институте высоких температур работал, потом свое дело открыл, да дефолт 98-го все съел. Пришлось сызнова все начинать.

— С детьми часто видитесь?

— Да как выпадает. У меня же работа, у них тоже. Теперь у детей своя жизнь, семьи, дети. У Виталия со Светой — трое: Маша, Андрей и Витя. У Андрея с женой Наташей дочка Настенька.

— Братья вместе работают?

— И вместе, и свои проекты у каждого есть; в их дела стараюсь не вмешиваться: мужчины. Мужчина должен быть самостоятельным, сам принимать решения. За него никто не сможет. Только если сами позвонят и попросят совета. Валя, конечно, как любая мать, могла что-то сказать им, но вмешиваться, мы считали, нельзя. Скоро и внуки самостоятельную жизнь начнут. А жизнь… (Виктор Степанович на время задумался, вздохнул.) Человеку временами только кажется, что он жизнь выбирает. Чаще жизнь его выбирает, испытывает в деле. Почему так? Нам неведомо. Бог знает.

Когда серьезно заболел Борис Николаевич Ельцин и потребовалось хирургическое вмешательство, это освещалось всеми СМИ. А вот то, что такую же операцию на сердце сделали Черномырдину, только восемью годами раньше, и сделали советские врачи, в советской клинике — никто не знал. Когда мы спросили Виктора Степановича об этом, он задумался, погрустнел, а потом начал рассказ. Как всегда, неторопливо, а потом обстоятельно, в лицах: он это умеет.

— Вечерами стал чувствовать усталость, бессонницу. Решил: курить надо бросить — и бросил.

Тут мой юбилей приближался — 50 лет, апрель 1988 года. Ну, думаю, начнется: чествования, речи… Взял отпуск и уехал в Минводы, чтобы смотаться ото всего. В санаторий «Красные камни»…Похудел, в норму пришел, ничего не болело. Славный сложился отпуск. Хотя и короткий.

Вернулся — снова дела бесконечные, дела. Но это как раз мне всегда было в радость. Работа, если нравится, если получается конкретный результат, — это же счастье! Не зря живешь.

В один из выходных в августе 88-го сын Виталий прилетел в отпуск из Уренгоя. Жили мы тогда на госдаче в Петрово-Дальнем. Вставать я привык рано. Проснулся, все спят еще, сел на велосипед, поехал к реке, окунуться. Тишина, туман по реке, красота, дух захватывает… Искупался, проплыл чуток, а потом, дай, думаю, на ту сторону… Поплыл.

И где-то на середине сжало грудь, скрутило так, что и не продохнуть, в глазах потемнело… Ну, я кое-как по течению одной рукой погреб и — к берегу. Посидел. В груди по-прежнему спазм; но ничего, перетерпел, отпустило.

Сел на велосипед, обратно к дому… А сам подумал: мало ли, бывает… Виталий проснулся, а я ему:

«Пойдем, искупаемся! Вода замечательная!»

Не сказал ему ничего, а у самого внутри упрямство какое-то засело. То ли проверить для себя решил, то ли что… Приехали на велосипедах к реке, на то же место, я и говорю:

«Давай на ту сторону!»

Поплыли. И снова… Боль, сжало грудь, вдохнуть не могу…

Виталий на меня глянул, говорит испуганно:

«Пап, ты белый весь… Тебе плохо?»

А мне и правда плохо. Так, что ответить ничего не могу.

Ну, и снова к берегу; Виталий меня страховал теперь, поддерживал. Вышли. Он спрашивает:

«Ты идти сможешь? Может, машину вызвать?»

«Да прекрати!»

А внутри злость и грусть какая-то… Никогда же ничего особенно не болело, всю жизнь как двужильный пахал, а тут…

Ну, мысли пронеслись и прошли. И боль вроде отпустила. Сели на велосипеды, обратно… А Виталий, замечаю, нет-нет да и поглядывает на меня. Беспокоится.

Утром в понедельник поехал на работу, а не люблю непонятного! Дай, думаю, заеду на Мичуринский, там больница, к которой я был прикреплен. Захожу к лечащему врачу, Цукановой Клавдии Яковлевне, толковая такая, рассказываю. Она послушала сердце, сделала кардиограмму, нахмурилась, звонит Дмитрию Нечаеву, он кардиолог был по специальности: