Луис Фишер - Жизнь Ленина

Под этими, написанными рукой неизвестного, словами стоит энергичная подпись самого Ленина: «Москва, 7. XII. 1922. Владимир Ульянов (Ленин)» {1065} .

Ленин требовал дисциплины от других и от самого себя, но умерить свой аппетит к работе не мог. Со 2 октября, когда он вернулся в Москву из Горок, оправившись после первого удара, и до 16 декабря он написал 224 письма и записки, принял 171 человека (125 приемов), председательствовал на 32 заседаниях и совещаниях СНК, СТО, Политбюро и комиссий. Этот список далеко не полон, утверждает секретарь Ленина Л. А. Фотиева. Она не упоминает о трех публичных его выступлениях. «7 декабря. Владимир Ильич пришел в кабинет в 10 часов 55 минут утра. В 11 часов началось заседание Политбюро. В. И. в нем участвовал до 2 часов 20 минут, после чего ушел домой. Вечером пришел в кабинет в 5 часов 30 минут, говорил по телефону с И. В. Сталиным и дал ряд поручений секретарю. В 6 часов 15 минут В. И. ушел домой, а затем уехал в Горки, забрав с собою бумаги по текущим делам» {1066}

В тот же вечер, из Горок, он по телефону продиктовал записку управделами и секретарю СНК: «Все бумаги, присылаемые мне из ЦК, записывать в особой книге самым кратким образом, с тем чтобы запись была бы телеграфным стилем не больше трех строк. Если будет какая-либо неясность или неточность в бумаге (по типу вопросов: чего хотят, сколько просят, на что жалуются, чего добиваются), то за таковую неточность отвечаете вы» {1067} .

Он собирался работать в Горках.

После того как Ленин ушел с заседания Политбюро, было принято решение о «разрешении бывшему члену меньшевистского ЦК профессору Н. А. Рожкову проживания в Москве». Ленин узнал об этом на другой день. Вне себя от злости, Ленин дал волю никогда не угасавшей в нем ненависти к меньшевикам и немедленно настрочил записку Зиновьеву и продиктовал письмо Сталину по поводу Рожкова.

Рожков, видный историк, был когда-то большевиком, но, находясь в сибирской ссылке, порвал с Лениным, а в 1917 году присоединился к Временному правительству Керенского. После кронштадтского восстания он оставил партию меньшевиков, решив всецело посвятить себя научной деятельности. В частных разговорах он высказывал надежду на то, что Россия постепенно придет к демократическому социализму. Ленин Рожкову не доверял. «Ни капельки не подозреваю Вас в пристрастии к Рожкову, — писал он Зиновьеву. — Ни капельки! Но по сути дела очень боюсь: он соврет сколько угодно, хотя бы и в печати. Соврет, и мы будем обойдены. Вот чего я боюсь. У них лозунг: ври, уходи из партии, оставайся в России. Вот о чем надо подумать и поговорить» {1068} .

8 декабря Ленин продиктовал предложение пленуму, касающееся регламента Политбюро: «1. Политбюро заседает по четвергам от 11 и никак не позже 2. 2. Если остаются нерассмотренные вопросы, то они переносятся либо на пятницу, либо на понедельник на те же часы. Повестка для Политбюро должна быть разослана не позже, чем к 12 часам дня среды. К тому же сроку должны быть присланы материалы (в письменной форме) к повестке. 4. Дополнительные вопросы могут вноситься в день заседания лишь при следующих условиях: а) в случае абсолютной неотложности (особенно вопросы дипломатические), б) лишь в письменной форме, в) лишь в тех случаях, если нет протеста со стороны хотя бы одного из членов Политбюро» {1069} .

Казалось, такие правила можно было бы принять давным-давно. Но флаг обломовщины развевался и над Кремлем.

На другой день, 9 декабря, Ленин продиктовал Фотиевой по телефону длинное письмо Цюрупе о «порядке работы замов и Пред СНК», т. е. Ленина и его заместителей — Цюрупы, Рыкова и Каменева. В письме были назначены дни и часы особых заседаний всей четверки, а также обязанности каждого заместителя в отдельности. В последнем абзаце письма говорилось: «Так как работа улучшения и исправления всего аппарата гораздо важнее той работы председательствования и калякания с замнаркомами и Наркомами, коя до сих пор занимала замов целиком, то необходимо установить и строго проводить, чтобы не менее двух часов в неделю каждый зам «опускался на дно», посвящая личному изучению самые разнообразные, и верхние и нижние, части аппарата, самые неожиданные притом. Протокол такого изучения, фиксированный, утвержденный и сообщаемый (в известных случаях) по всем ведомствам, должен будет сокращать аппарат и подтягивать всех и вся в нашем госаппарате» {1070} .

Как всегда, Ленин усматривал причину бюрократизма в поведении отдельных личностей, а не в природе самой системы. После смерти Ленина неожиданные «набеги» рабочих контролеров вошли в моду, но с учащением этих «набегов» увеличивалась и волокита.

10 и 11 декабря от Ленина не последовало никаких письменных распоряжений в секретариат, он сделал только несколько коротких указаний по телефону, так как был занят работой над планом своего доклада на X Всероссийском съезде Советов, назначенном на конец месяца. На этом съезде предполагалось принять новую конституцию Союза Советских Социалистических Республик. Это придавало особую остроту «грузинскому вопросу» и разногласиям между Лениным и Сталиным относительно функций центрального московского правительства и правительств «независимых» союзных республик. Рыков и Дзержинский вернулись в Москву, расследовав инцидент между Орджоникидзе и Мдивани. Ленин хотел видеть вернувшихся. 12 декабря он вернулся из Горок в Кремль. Между 12 и 2 часами дня он заседал с заместителями, а в 6.45 принял Дзержинского и целый час разговаривал с ним.

На другой день после разговора с Дзержинским у Ленина было два приступа {1071} . Возможно, что разговор с Дзержинским был тут ни при чем, но возможно и то, что именно этот разговор вызвал приступы. «Грузинский вопрос» чересчур волновал Ленина, а оказалось, что Дзержинский поддерживал Сталина в этом вопросе. Поляк, как и грузин, понимал, как сильны националистические тенденции среди разноплеменных этнических групп России, и боялся, что дарование подлинных полномочий союзным республикам приведет к раздроблению союза.

В № 6 «Вопросов истории КПСС» за 1962 год М. С. Ахмедов приводит ряд прежде не опубликованных архивных документов и отмечает, что Сталин пытался протащить свои предложения об автономизации сквозь комиссию, которая составляла конституцию, не обращая никакого внимания на критические замечания местных партийных работников. Он препятствовал проведению дискуссии об образовании Советского Союза в партийных организациях советских республик. 24 сентября, например, когда в комиссии обсуждалось предложение Сталина об «автономизации», украинский делегат Петровский выступил с предложением разрешить дискуссию по этому вопросу «в бюро республиканских губкомов партии». Четыре представителя союзных республик в комиссии, украинец, белорус, грузин и азербайджанец, проголосовали за эту резолюцию. Но 5 членов комиссии подали голоса против нее (это были Молотов, Мясников, Орджоникидзе, Сокольников и Сталин). Тогда Петровский попросил, чтобы в протоколах было отмечено, что ЦК Украинской КП не обсуждало вопроса об отношениях Украины и РСФСР. Тех, которые были против сталинского плана, часто без разбора называли националистами, пишет Ахмедов. Многие из членов партии, выступившие в то время против «автономизации», подверглись преследованиям во время сталинского «культа личности», как «контрреволюционные» националисты, пишет Ахмедов. Имя им легион.