Луис Фишер - Жизнь Ленина

Немцы тоже не упускали из виду пропагандную сторону переговоров. Они знали, что глаза мира были направлены на Брест-Литовск. Принц Макс Баденский, последний канцлер Второй империи, впоследствии писал: «28 декабря 1917 года мы допустили непоправимую ошибку: мы создали во всем мире и в немецких народных массах впечатление, что, принимая принцип самоопределения народов, мы, в отличие от русских, не были искренны и скрывали под этим лозунгом аннексионистские планы. Мы отвергли русское требование о свободном и ничем не стесненном плебисците оккупированных областей на том основании, что курляндцы, литовцы и поляки уже самоопределились. Нам ни в коем случае не следовало считать произвольно созданные и расширенные территориальные советы полномочными парламентами» {308} 308 Prinz Max von Baden. Ermnerungen und Dokumente. S. 191. . Штатские овцы Четверного союза хотели представить себя в лучшем свете по возобновлении переговоров.

Генералу Гофману, однако, скоро надоело слушать нескончаемые утомительные речи, лившиеся из уст сына еврейского землевладельца. «Началась, — вспоминает Гофман, — словесная битва между Троцким и Кюльманом, которая длилась недели и не привела ни к чему. Только постепенно участвующим стало ясно, что основной целью Троцкого было распространение большевистской доктрины, что он просто разглагольствовал и не придавал значения практической работе». Кроме того, «тон Троцкого с каждым днем становился все агрессивнее. Пришел день, когда я указал министру иностранных дел Кюльману и графу Чернину, что так мы никогда не сможем достигнуть своей цели, что необходимо вернуть переговоры на практическую почву» {309} 309 Hoffmann. Op. cit. P. 208. .

Троцкий сделал выпад против Гофмана и задел его, но крови не было, — Гофман отвечал молчанием. В соответствии с условиями перемирия русские вели пропаганду среди германских военнослужащих, а немцы среди русских, с помощью ежедневной газеты на русском языке. Гофман пожаловался, что советские пропагандные материалы подстрекают немецких солдат к неподчинению. По этому поводу Троцкий пишет в своей автобиографии «Моя жизнь», напечатанной в 1930 году, в изгнании: «Я отказался обсуждать этот вопрос и предложил генералу вести свою собственную пропаганду среди русских солдат — на тех же условиях… Я напомнил ему, что разница в наших взглядах на некоторые важные вопросы давно известна и даже заверена одним из германских судов — тем, который во время войны приговорил меня к тюремному заключению…»

Кюльман, у которого были свои неприятности с Гофманом, явно наслаждался смущением генерала. Обращаясь к Гофману, министр иностранных дел, вероятно, не без злорадства спросил: «Вам угодно ответить?»

«Нет, этого достаточно», — буркнул генерал.

Сам Кюльман упивался дуэлью. Он позволял Троцкому втягивать себя в длительные теоретические, исторические и философские дебаты.

Чем более утонченными становились их дискуссии, тем сильнее кипятился Гофман, но Кюльман, по крайней мере как он вспоминал несколько десятилетий спустя, надеялся, что эти дискуссии принесут какую-то пользу. «Большевизм, — писал он, — был для мира в целом новой доктриной, которую многие встретили с интересом, а некоторые — не без сочувствия… Большевики знали, как прикрыть ужасающую действительность звучными фразами; иногда большевизм умел драпироваться в подобие демократической мантии… Одной из главных моих задач было прижать большевиков к стенке по этому вопросу во время дискуссий в Брест-Литовске. Считаю одним из своих триумфов в спорах, что мне удалось заставить Троцкого признать на открытом заседании, что большевизм основывается не на каких бы то ни было демократических принципах, а на вооруженной силе». Кюльман, представлявший на переговорах германскую военную силу, горько жалуется в следующем предложении на то, что германские пропагандные организации пренебрегли его полемическими успехами, но вспоминает (в сороковых годах), что Троцкий «извивался, как угорь, пытаясь увильнуть от прямого ответа. Но, в конце концов, он был прижат к стенке и вынужден был признать этот неприятный факт». Троцкий признал, что «в классовом обществе всякое правительство опирается на силу. Разница лишь в том, что генерал Гофман применяет репрессии для защиты крупных собственников, мы — для защиты трудящихся… мы не расстреливаем крестьян, требующих землю, но арестуем тех помещиков и офицеров, которые пытаются расстреливать крестьян». При слове «офицеры», пишет Троцкий в «Моей жизни», лицо Кюльмана приняло багровый оттенок.

Троцкий находил некоторое удовольствие в этих уроках марксистской пропаганды для начинающих, но Кюльман в своих мемуарах вспоминает, что Троцкий просил его, через одного из близких товарищей, «положить конец этой пытке». Кюльман действовал по плану. «Моим планом, — пишет он, — было втянуть Троцкого в чисто академическую дискуссию о праве наций на самоопределение и о его практическом осуществлении» {310} 310 Richard von Kuhlmann. Erinnerungen. Heidelberg, 1948. S. 524–525. .

К счастью, мы располагаем и мнением Троцкого по этому поводу. Правда, он отдает должное Кюльману, утверждая в своей автобиографии, что тот был на голову выше Чернина и других дипломатов, с которыми Троцкому довелось встречаться, и обладал сильным характером, незаурядным умом и незаурядным даром казуистики. Но, как замечает с характерным самомнением Троцкий, подобно шахматисту, который долго встречался только со слабыми игроками, Кюльман, привыкший за годы войны к своим австро-венгерским, турецким, болгарским и нейтральным дипломатическим вассалам, был склонен недооценивать революционных противников и играть неряшливо. Кюльман часто удивлял Троцкого, особенно вначале, «примитивностью своих методов» и непониманием психологии противника.

Кюльман играл на руку Троцкому. В 1923 году Троцкий писал: «Ленин предложил мне, после первого перерыва в переговорах, отправиться в Брест-Литовск. Само по себе перспектива переговоров с бароном Кюльманом и генералом Гофманом была мало привлекательна, но «чтобы затягивать переговоры, нужен затягиватель», как выразился Ленин» {311} 311 Троцкий Л. Д. О Ленине. С. 78. Предисловие Троцкого к этой книге помечено 21 апреля 1924 года, но из текста ясно, что цитируемые главы были написаны в 1923 году или ранее. .

Кюльман помогал затягивать переговоры. Позже он сам это понял, ибо в своих мемуарах он утверждает, что «Троцкого послали в Брест, чтобы добиться отсрочки» {312} 312 Кюльман. Там же. С. 544. .

Таким образом, Троцкий отправился на мирные переговоры с двойной целью: затянуть подписание мира и ускорить европейскую революцию.

Первый раунд словесной борьбы между Троцким и Кюльманом продолжался десять дней. Каждая подробность каждого предложения Центральных держав обсуждалась без конца, пока генерал Гофман не начинал зевать или метать молнии. 18 января Троцкий резюмировал прения: «Германия и Австро-Венгрия отрезают от владений бывшей Российской Империи территорию размером свыше 170000 кв. км», причем в границы ее входят бывшее Царство Польское, Литва и значительные пространства, населенные украинцами и белорусами… Державы отказываются вступать в какие бы то ни было объяснения не только относительно срока вывода войск из оккупированных областей, но и вообще отказываются связать себя… обязательствами, в смысле очищения оккупированных областей от своих войск… Практически дело сводится к тому, что правительства Германии и Австро-Венгрии берут в свои руки управление судьбами названных народов. Мы считаем своим политическим долгом открыто установить этот факт… Я предлагаю устроить перерыв в работах делегации, дабы дать возможность правительственным органам Российской Республики вынести свое окончательное решение по поводу условий мира» {313} 313 Большая Советская Энциклопедия. 1-е изд. М., 1927. Т. 7. С. 447–448. . Перерыв объявлен не был, но Троцкий, сопровождаемый Л. Б. Каменевым, уехал в Петроград — отчитаться перед товарищами.