Арнольд Альшванг - Бетховен

Бетховен. (Рисунок Морица фон-Швиндта)

На повседневную жизнь Бетховену не хватало средств. «Пенсия», выплачиваемая аристократами-покровителями, не могла покрыть и четверти расходов, а работа над произведениями шла туго из-за болезни, непрестанных забот и неприятностей, связанных с воспитанием племянника. Кроме того, издатели не очень охотно брали последние произведения гениального композитора, так как шансов на успешную продажу сложных, малодоступных произведений было мало. Многие письма композитора этих лет полны мелких расчетов и денежных соображений, но вместе с тем они иногда трогают до слез, так как свидетельствуют о большом сердце великого человека, мужественно борющегося с ненавистными ему материальными невзгодами во имя благополучия «сына» (этим словом Бетховен называл племянника, желая этим подчеркнуть свое отцовское отношение к мальчику).

Карл был отдан Бетховеном в закрытый пансион некоего Джаннатазио дель-Рио. Бетховен был дружен с этой итальянской онемеченной семьей. Одна из дочерей владельца пансиона, Фанни, девушка сердечная и по натуре глубокая, была особенно предана Бетховену. Ее дневники полны ценных записей о композиторе этого периода его жизни. Вот как рассказывает Фанни о Бетховене (1816 г.):

«Для Бетховена началась, если можно так выразиться, новая душевная жизнь; казалось, он посвятил себя мальчику телом и душой. В зависимости от того, приносил ли ему племянник радость или неприятности, а порой и горе, — писал он, или ничего не мог писать. В 1816 году он в первый раз пришел в наш дом, чтобы отдать своего любимого Карла в институт, основанный в 1798 году моим отцом… Я до сих пор ясно вспоминаю, как Бетховен оживленно кружился по комнате, и мы, не принимая во внимание сопровождающего его «переводчика», г-на Бернарда (впоследствии редактора «Венской газеты»), то и дело приникали к бетховенскому уху, так как уже тогда нужно было тесно приблизиться к нему, чтобы речь была ему понятна…

Впоследствии, когда отец с своим институтом переселился в пригород… Бетховен нанял квартиру вблизи нас и в течение зимы каждый вечер бывал в нашем домашнем кругу».

В сентябре 1816 года Бетховен пригласил к себе на дачу в Баден своих новых друзей, где они познакомились с неприглядным бытом композитора.

«Когда мы прибыли к нему, он предложил сделать прогулку. Однако сам хозяин не пожелал принять участие в ней, сославшись на занятость… Когда мы вечером вернулись, то не нашли даже следа какого-либо «устройства». Бетховен ворчал, извинялся и обвинял людей, которым это устройство было поручено, и сам помогал нам разместиться; о как было интересно перетаскивать с его помощью легкую софу! Для нас, двух девушек, предназначалась довольно просторная комната, где стояло его фортепиано. Но в этом святилище мы не могли уснуть… Утром нас пробудил от нашего поэтического настроения очень прозаический шум! Вскоре появился Бетховен с расцарапанным лицом и пожаловался, что имел стычку с уволенным слугой: «Смотрите, как он меня отделал!» Он жаловался также, что эти люди, зная о его глухоте, не делали ничего, чтобы сделать свою речь понятной ему. Во время прогулки Бетховен жаловался на горестную потерю слуха и жалкую жизнь, которую он долго вел».

Вскоре Бетховен забрал Карла из института Джаннатазио. После долгих мытарств, попыток дать образование Карлу в домашних условиях, после всяких дрязг, хлопот и интриг «царицы Ночи» — Иоганны — Бетховен отдал племянника в подобный же институт Блехлингера, ученика великого Песталоцци. Но никакие педагогические методы не могли исправить испорченного юношу. Он не любил своего дядю, хотя умел ловко подлаживаться к нему. Двуличие и лживость Карла доставляли бесконечно много огорчений Бетховену. Композитор был уверен, что, при способностях Карла, последнему удастся стать ученым. Юноша порядочно знал греческий язык и одно время занимался филологией. Но он ничего не доводил до конца и вообще был пустым, легкомысленным малым. Больше всего он любил развлечения и удовольствия. Он недурно играл на фортепиано и учился у Черни, которому Бетховен давал по этому случаю ценные педагогические указания. Но музыканта из Карла не вышло. Зато он в совершенстве владел другой игрой — в бильярд, и с таким мастерством загонял шары в лузу, что снискал себе некоторую популярность среди завсегдатаев венских пивных. В последние годы жизни дяди он сделал попытку учиться в политехническом институте. Вполне обрел себя он лишь на военной службе, куда по протекции Бетховен определил его офицером. Когда композитор умирал, племянник его находился далеко, в провинциальном городке, где стояла его часть. Сохранился портрет Карла: на нас глядит усатая физиономия обычного посетителя злачных мест. Становится больно от мысли, что этот в полном смысле ничтожный человек сократил жизнь великого композитора, изо дня в день отравляя его существование и доставляя ему столько забот и горя.

Ясное представление о быте и личности Бетховена в ту пору дает посетивший его в 1816 году Бурей, друг курляндского пастора Аменды, с которым композитор был близок в молодости.

«Я предполагал, что Бетховен должен жить в одном из княжеских дворцов под покровительством мецената. Как я удивился, когда продавец селедок указал мне на соседний дом и сказал: «Кажется, господин Бетховен живет здесь рядом, я часто видел, как он сюда входил…» Жалкий дом, и третий этаж! Каменные ступеньки прямо вводят в комнату, где творит Бетховен… Бетховен вышел мне навстречу… Он маленького роста, плотный, у него зачесанные назад волосы с сильной проседью, красноватое лицо, пламенные глаза, маленькие, но глубоко сидящие и полные жизни… «Я имею несчастье быть покинутым всеми своими друзьями и торчу один в этой безобразной Вене», сказал он. Он просил меня говорить громко, так как теперь слышит вновь особенно плохо… Вообще он давно уже нездоров и не сочинял ничего нового… От смущенья он говорит очень много и очень громко. В нем кипит ядовитая желчь. Он всем недоволен и особенно проклинает Австрию и Вену. Говорит он быстро и очень оживленно. Часто ударяет кулаком по роялю… «Меня приковывают здесь обстоятельства, — сказал он, — но здесь все мерзко и грязно. Все сверху донизу — мерзавцы. Никому нельзя доверять… К тому же в Австрии нельзя ничего иметь, так как все ценности ничего не стоят — это просто бумага…» После многих интриг он дал «академию» в зале редута и получил от прусского короля входную плату в десять дукатов. Очень мерзко! Только один русский император честно оплатил свой билет двумястами дукатов.