Григорий Негода - Беспощадный

С высоты палубы мы наблюдаем за смельчаком. Страшно смотреть. Корабль раскачивается, волны налетают на старшину, того и гляди, бросят его на стальную стену борта. Старшина ногами и одной рукой старается смягчить удар, а в правой сжимает топор. Выбрав момент, с размаху бьет стальной лист. Звука удара не слышно за грохотом и лязгом трущихся друг о друга рваных краев обшивки. Снова налетает волна, и старшина с ловкостью акробата увертывается от удара о борт. И опять бьет и бьет топором. Несмотря на все старания, у него ничего не получается: никак не удается попасть топором в нужное место. Измучился, набил шишек на голове, ободрал колени, но ничего не сделал. Мокрого, в синяках и ссадинах, его подняли на палубу. Наготове уже другой доброволец - матрос Никифоров. Извлекаем урок из неудачи. Приказываю буксиру немного развернуть корабль, чтобы волна не так сильно била в скулу эсминца. Никифорову удается нанести несколько метких ударов. Раздается легкий треск.

- Пошла! - кричат матросы.

Трещина, тянувшаяся параллельно палубе, под крутым углом свернула вниз.

Полубак начал отрываться. Вертикальная трещина доползла до ватерлинии.

Никифоров все болтался над волнами, наблюдая, как ведет себя полубак. Волны расшатывали изувеченный нос корабля. Трещина расширялась.

Произошло чудо. Топор, обыкновенный топор, которым рубят только дерево, рассек сталь борта и заменил нам автогенный аппарат.

На время полубак перестал опускаться. Что дальше будет? Сейчас его удерживает киль - толстый стальной брус, самая нижняя деталь конструкции корабля. Вдруг киль не поломается под тяжестью отрывающейся глыбы? Тогда он начнет отрываться от стальной части корпуса, вспарывая по всей своей длине днище эсминца. Это худшее, чего можно ожидать. Мало того, что в гигантскую рану хлынет вода. Дело и в другом. Киль можно назвать становым хребтом корабля, к нему крепятся шпангоуты - ребра корабельного корпуса. Оторвется этот хребет - и рассыплется весь стальной скелет "Беспощадного". Тогда уж гибель корабля будет неотвратимой.

Моряки молчат, вслушиваясь в удары волн и в равномерный скрежет трущихся друг о друга глыб металла. Но вот мы чувствуем рывок, вслед за ним слышится звук, очень похожий на треск разрываемой материи, только усиленный во много раз. Палуба подпрыгивает под ногами. Я смотрю на нос корабля. Шатающегося куска полубака больше не видно. Море в том месте, где он упал, клокочет от пузырей воздуха.

- Штурман, - приказываю я Бормотину, - отметьте на карте эту точку. Настанет время - и мы еще поднимем с морского дна полубак "Беспощадного".

Вызываю Сихнешвили и Никифорова, благодарю их. Умные головы! Ни алгебры, ни геометрии они пока не знают, не изучали сопромат, а придумали такое, до чего инженеры не могли додуматься. Вот она - матросская смекалка, которой искони славится наш флот! С таким народом мы любую задачу решим!

На море настоящий шторм. Корабль валит с борта на борт. Но теперь мы твердо уверены: дойдем! Из внутренних помещений докладывают, что вода не поступает. Значит, все в порядке.

Вообще-то шторм доставляет нам немало хлопот. То и дело рвется буксирный трос. Сращиваем его, снова заводим. Волны гуляют по палубе, сбивают людей с ног. Но матросы, мокрые, продрогшие, работают весело. К шторму им не привыкать. А то, что небо хмурое, нам только на руку: можно не опасаться воздушных налетов.

Время подошло к обеду. Сегодня мы без горячей пищи. Камбуз разрушен. Варить негде. Матросы получают хлеб, консервы и чай. В кубриках тесно. Ведь мы лишились трех носовых кубриков, которые теперь покоятся на дне Каркинитского залива. Матросы не сетуют на тесноту. Жильцов погибших кубриков встречают со всем гостеприимством, на которое способна широкая морская душа.

За столами моряки сидят в мокрой грязной одежде. Переодеться не во что. В последние часы остатки обмундирования пустили на заделку пробоин и конопачение разошедшихся швов. Матрос Чередниченко всю свою одежду потратил на это, осталось у него только старое порванное рабочее платье, которое сейчас на нем. А баян уберег, и сейчас моряки благодарны ему, наперебой просят сыграть что-нибудь. И, наскоро покончив со скудным обедом, Чередниченко уступает их просьбам...

Офицеры сошлись пообедать в единственной уцелевшей каюте. Сохранилась она относительно. Дверь покорежило - ни открыть, ни закрыть. Пришлось ее снять и унести на верхнюю палубу. Диван порван и вымазан мазутом. Над головой свисают обрывки проводов. Вогнулись внутрь переборки - стены каюты, - с них осыпается потрескавшаяся краска. Все еще пахнет гарью, на палубе плещет вода, перекатываясь с борта на борт в такт качке. И все же здесь терпимо. В других каютах выбиты иллюминаторы, гуляет пронизывающий ветер, вода стоит по колено.

Кое-как расселись мы вокруг покоробленного стола. По рукам пошли банки. Консервы из них достаем кто ложкой, кто ножом, кто чудом уцелевшей вилкой.

На радостях, что нос корабля благополучно оторвался, я приказал выдать команде по чарке вина. Поднимаем тост за "Беспощадный", за быстрейшее окончание его ремонта, за будущие походы.

Завязывается оживленный разговор. Офицеры вспоминают недавние переживания, шутят, смеются. Лейтенант Лушин, сидя на комингсе - пороге каюты (места за столом не досталось), рассказывает о том, как Селецкий остался без брюк. Инженер-лейтенант руководил аварийной партией. В отсеке было по пояс воды. Офицер разделся и работал в одних трусах. А тут новая течь образовалась. Главный старшина Вакуленко стал искать, чем заткнуть пробоину. Видит, брюки лежат, схватил и сунул их в дыру. Инженер-лейтенант, закончив работу, стал искать свои брюки, а их нет. Вакуленко так и обомлел. "Это ваши брюки были? А я ими пробоину заткнул". Так и щеголял бы Селецкий в трусах, ладно матросы где-то раздобыли ему парусиновые рабочие брюки.

Селецкий смеется вместе со всеми. Сам в свою очередь рассказывает какую-то смешную историю. Их в эти дни хоть отбавляй. Это хорошо, что весело людям, что и тени уныния не заметить на корабле, который только что был на грани гибели. Общее настроение передается и мне. Посылаю вестового за баяном. Довольный матрос принес инструмент. Я растянул мехи, взял несколько аккордов и рванул плясовую. В тесной каюте, конечно, не. до пляски. Но лица людей расцвели улыбками.

- Ну а что споем мы? - спрашиваю друзей, на миг прервав игру.

- Про Ермака, - предлагает Лушин. - Обстановка подходящая: и буря ревет, и дождь шумит, и мы отдыхаем после боя. Совсем как в песне.

И полилась песня о русском богатыре, любившем родину больше жизни. Дружный хор заглушает звуки баяна, сколько я ни нажимаю на мехи. В коридоре собираются матросы, тоже подтягивают. Люди забыли про шторм, про качку, про беду,