Сергей Заплавный - Запев

Ульянов читал проект на память. Никого это не удивляло. Все ждали продолжения.

Петр забеспокоился: дальше в документе говорилось о том, что при современном соотношении сил в России политическая свобода может быть достигнута лишь путем политического террора. Не очень-то к месту сегодня спорить с теми, кто брошен за решетку. Тем более с Брусневым, который всегда был противником этого пункта.

— Пусть эти слова станут вступлепнем к нашему обсуждению, — словно почувствовав беспокойство Петра, сказал Ульянов. — И одновременно выразят наше глубокое уважение к осужденным товарищам. Их дело не прервется.

Помолчав, он заговорил громче, увлекаясь:

— До сих пор основное внимание мы отдавали пропаганде. Пришло время подкрепить ее агитацией. Характсрно, что вопрос этот волновал и волнует не только нас. От имени виленских социал-демократов Арон Кремер написал установочную работу, которая так и пазывается— «Об агитации». Ему помогал Юлий Цедербаум, имеющий связь с нашей группой через Любовь Николаевну и Степана Ивановича Радченко. Работа большая. Мне кажется, нет надобности зачитывать ее целиком — все с нею знакомы. Однако не лишним будет вспомнить одно из центральных мест, которому авторы, без сомнения, придают программное значение. Вот оно.

Ульянов раскрыл брошюру виленцев, нашел в ней страницу, отмеченную жирной карандашной линией.

— Читаю: «Стать действительно народной партией социал-демократия может лишь тогда, когда она программу своей деятельности построит на действительно ощущаемых рабочим классом нуждах, и для достижения своей цели — организации рабочего класса — она должна начать с агитации на почве самых насущных, наиболее рабочему классу ясных и наиболее достижимых мелких требований…»

— Вот! — торжествующе сказал Сильвин.

Ульянов невольно улыбнулся и продолжил:

— «…Вызванная такой агитацией борьба приучит рабочих отстаивать свои интересы, поднимет их мужество; даст им уверенность в своих силах, осознание необходимости единения и, в конце концов, поставит перед ними более важные вопросы, требующие разрешения. Подготовленный таким образом к более серьезной работе, рабочий класс приступит к решению этих насущных вопросов, и агитация на почве этих вопросов должна иметь целью выработку классового самосознания. Классовая борьба в этом, более сознательном виде создаст почву для политической агитации, целью которой будет изменение политических условий в пользу рабочего класса».

— Вот! — опять не удержался Сильвин. — Пора переходить от слов к делу!

Давайте построим разговор так, — предложил Ульянов. В первую очередь рассмотрим общие идеи, высказанные авторами брошюры, а затем обсудим агитацию как метод, связывая ее непосредственно с нашой практикой и задачами.

— Разве это не одно и то же? — спросил Красин. — Отнюдь.

— Можно мне? — поднялся Петр. — На первое чтение тот момент, который выделил Владимир Ильич, кажется убедительным. Ну а если вдуматься?.. Сначала рабочие должы научиться отстаивать свои текущие интересы. На это могут уйти десятки лет. На переход от малых требований к большим — снова десятки. А когда же настанет время широкой политической борьбы? Через столетие? Нет уж, ребенка не учат сначала ходить, потом говорить, а потом только думать — природа позаботилась, чтобы все это он осваивал одновременно. Так и у нас: надо учиться всему сразу — борьбе экономической и одновременно политической, не разрывая их искусственно на стадии.

— Петр Кузьмич прав, — поддержала его Крупская. — Ошибка Кремера и Цедербаума в том, что успех массовых экономических выступлений прошлого года в Вильне они готовы считать за пример для всех промышленных! городов страны. Но ведь в Вильне поднялись прежде всего ремесленники. Их раздирала национальная и религиозная борьба. Она заглушила классовое самосознание.

— И все же они поднялись, — возразила Якубова. — Они подкрепили свои призывы делом!

Слушать Якубову приятно, даже когда она сердится. Как у всех уроженцев Вологодской губернии, слова у нee получаются мягкими, округлыми, будто не произносятся, а выпеваются.

— Речь-то у нас о другом, — заметил Старков. — Не гоже отрывать близкие требования от дальних, экономическуго борьбу от политической, не то агитация потеряет свое прямое значение.

— Какое?

— Станет не хозяйкой, а служанкой. И не у тех, кто борется, а у тех, кто сверху. Им-то малые запросы удобны!

Спор постепепно набирал силу. Но рабочие в него не включались, только слушали. Заметив это, Ульянов спросил:

— А что думает по этому поводу Иван Васильевич?

— Думаю, листки у нас на Семянниковском показали себя, — с легким заиканием заговорил Бабушкин. — Это была правильная агитация. Каждый знал свои обиды, да не знал общих. Теперь знают. Среди рабочих много неграмотных. Письменное слово для них, как закон. И если одно слово поднимается против другого, значит, на один закон есть другой — более справедливый, но его не хотят пускать… С листками у меня вопросов нет. Но в агитации только листками не обойтись. Вот я и думаю: как бы не потерять разом все кружки пропаганды… Тут осторожность нужна.

Чем-то Бабушкин похож на Шелгунова, но помоложе лет на пять. Лицо у него простое, привлекательное, но изрыто мелкими рытвинками: попорчено еще в малые годы — на Леденге Вологодской губернии, где отец варил соль. Рос Иван среди кипящих чанов, в холоде и жаре, крутился без присмотра под ногами старших — вот и прихватило. Тогда же и заикаться начал. После смерти отца мать научила Ивана просить подаяние, повела от села к селу, от деревни к деревне. В Петербурге отдала в мелочную лавку. Затем он перебрался в Кронштадт, стал подручным в торпедных мастерских, зажил самостоятельно. Семянниковский у Бабушкина — второй завод. Здесь он обосновался крепко, вместе с Шелгуновым начал вести кружок, которым руководил Ульянов.

— Слышите, что Иван Васильевич говорит? — спросил Степан Радченко. — Я согласный с Иваном Васильевичем. Широкая агитация может обернуться провалом для всех нас. Е промеж нами дуже прыткие товарищи, — он глянул на Сильвина, по-петушиному взлохмаченного, вытянувшего шею, готового к бурному наскоку. — Им только волю дай.

— Вот именно, — подхватил Герман Красин. — Немедленно переходить на стезю заводских выступлений — нет случая. Нас еще очень мало. Мы недостаточно сильны и сдержанны. Мое глубокое убеждение состоит в том, что через кружки мы скорее подготовим тружеников к пониманию политических целей, нежели через бунты с напрасными жертвами. Террор ничего не дал. Бунты дадут не больше. У нас еще много несогласованности даже в марксистских рядах. Я уж не говорю о народниках и иже с ними. Нужно создавать из кружков нечто большее, соединяя их, в том числе и литературным изложением наших взглядов, как это удачно было предпринято в работе о «друзьях народа», — тут Герман сделал едва заметный поклон Ульянову. — Если хотите, это тоже агитация!