Сергей Заплавный - Запев

Чувствуя, что так долго не протянет, Петр попросил Акимыча перевести его в одиночную камеру. Старший надзиратель всполошился, по-стариковски начал выпытывать причину столь необычного желания, потом, не зная, как быть, отправил Петра на осмотр к тюремным врачам. Те бесцеремонно ощупывали его, заворачивали глазные веки, лезли пальцами в рот. От их грязных халатов пахло карболкой и мертвечиной.

Врачи сделали множество прописей, но в одиночку перевести Запорожца не дали: нездоровье Петра там может усилиться.

И тогда Кржижановский предложил:

— Станем спускаться на день в нижние камеры. Вот и будет Гуцулу покой.

Сердобольпый Акимыч в свою очередь разрешил Петру ночные прогулки в паре с кем-нибудь из товарищей. Делал он ему и другие поблажки — в любое время отпускал в тюремную лавку или в библиотеку, расположенную в цейхгаузе.

Как-то в полутемном складе Петр столкнулся с Юхоцким. Одессит, воровато оглянувшись, сбил его с ног и тотчас скрылся. Петр хотел вскочить, догнать обидчика, но куда там: сил не было даже подняться самому, без посторонней помощи.

После этой стычки Петр перестал выходить из камеры. На вопросы товарищей отвечал односложно:

— Не получается… Не получается!

Сообщению, что его хочет видеть Софья Павловна Невзорова, Петр долго не мог поверить. Он хорошо помнил, что Соня выслана в Нижний Новгород. Значит, в Москву ей путь заказан.

Потом в сознании вспыхнула надежда: а вдруг Соня и правда прорвалась сквозь полицейские заслоны…

Петр дал себя одеть, впервые за долгое время посмотрел в зеркало. Неужели этот запрятанный в густую бороду человек с желтым лицом, настороженно горящими глазами, горестными складками на лбу — он, Петр? Не может быть!

— Зеркало старое, — успокоил его Федосеев. — Искажает черты…

— …Другое дело — глаза Сони! — оживленно подхватил Кржижановский. — В них ты увидншь себя по-настоящему, Петро!

— А она что… действительно здесь?

— Вот Фома Неверующий! Если сомневаешься, мы со Старковым можем пойти первыми — удостовериться.

— Да-да, удостоверьтесь! — обрадовался Петр и попросил старшего надзирателя: — Пускай они проверят, Акимыч. А мы с Миколою потом… За ними…

Он и сам не заметил, как стал называть Федосеева Миколой, а тот его Петрусем. Это получилось само собой. Только рядом с Николаем Евграфовичем Петру теперь легко и спокойно. Так, наверно, он чувствовал бы себя с Миколой Чубенко…

Кржижановский и Старкой отсутствовали минут пятнадцать — двадцать. Вернулись сияющими, в голос заявили:

— Никакой ошибки! Это она, Соня!

Их возбуждение передалось Петру:

— Пошли, Микола! Я ведь говорил…

Акимыч проворно семенил впереди, показывая дорогу. Миновав дверь, ведущую в аптеку, он остановился, перекрестил Петра:

— С богом, голубчик! — и втолкнул в светлую комнату с высокими потолками. — Вы тоже входите, Николай Евграфович, а я тут пообожду…

Соня стояла у окна, туго запеленутая в пальто с высокой талией; пышные волосы, ничем не стесненные, тяжело опали на одно плечо; в глазах не то смех, не то слезы. Вот она потянулась к Петру, замерла, не в силах сдвинуться с места, и тогда он сам в два шага смял разделявшее их пространство. Их руки и взгляды встретились.

Пережив первую радость встречи, Соня обняла его, повела к деревянному дивану, бережно усадила.

— Как ты себя чувствуешь, Петя? Товарищи телеграфировали, что ты болен.

— Кто телеграфировал?

— Разве это важно? Важно, что без этой телеграммы я не была бы тут. Представляешь, иду к губернатору, подаю прошение выехать к двоюродному брату, который серьезно болен… К тебе, значит. Вовсе не надеюсь на удачу, и вдруг — езжайте. Поезд отходит в шесть вечера. Мчусь домой, хватаю что попало, лечу в санках через ледяную Волгу. Едва успела! Поезд тронулся… Гляжу в окно, а сама не верю, что на целых пять дней я теперь свободная гражданка, что увижу тебя, товарищей… А слезы так и катятся, так и катятся. Ты ведь знаешь, я ее слезливая, а тут ничего не могу с собою поделать… Соседи всполошились, достали валерьянку, укладывают меня… А во мне бес радости — плясать хочется! Представляешь?

Петр слушал Невзорову жадно, успокоенно, то и дело трогал ее за руку, будто не доверяя своим глазам. Когда она замолчала, попросил нетерпеливо:

— А дальше? Ну, рассказывай… Сестренка моя любимая… Дальше-то что?

— А дальше — Москва! Давно не была, соскучилась. Взяла извозчика — и к Ульяновым. Нынче они живут на Собачьей площадке у Арбата — в беленьком таком домике со старинными антресолями. Мария Александровна как раз на антресолях была. Увидела меня, захлопотала. Они только-только Владимира Ильича в Сибирь проводили, а тут я… Сели кушать и совещаться, как проникнуть к тебе. Решили начать с тюремной инспекции. Утром иду туда, на Красную площадь. Отказ: двоюродным сестрам свидания не положены! Как только я ни уговаривала инспектора! А потом дай, думаю, попрошу его протелефонить старшему тюремному врачу…

При этих словах Петр ощетинился, оттолкнул руку Сони:

— Крысы! Как ты могла с ними?!.

— Не скажи, — мягко остановила его Невзорова. — Есть и среди них участливые люди. Этот, например… Представляешь, в конце концов дал нам целых три свидания! Ты рад?

— Ну конечно, Сонюшка. Я безумно рад!

— Тогда, Петя, расскажи о себе. Только, пожалуйста, все, как есть. По-братски. Это очень важно!

— Я понимаю. — Петру и самому захотелось быть таким же искренним и откровенным, как она. — Я не то чтобы болен, Соня, просто я сделался неспокойным… — И он принялся торопливо рассказывать ей обо всем, что ему пришлось пережить на Шпалерной и здесь, в Бутырках, о прощании с Антониной, о том, как был невнимателен к ней в те три дня свободы…

Теперь Невзорова впилась в него глазами, кивала ободряюще, гладила руку. Она умела слушать и сопереживать. Ей не стыдно было признаться в своих слабостях — ведь она воспринимала их с женским всепрощением и готовностью помочь. Так подорожник очищает рану, останавливает боль, дарует успокоение…

Неожиданно Петр почувствовал, что в комнате прячется посторонний… Да вот и он — в углу, за Федосеевым. Петр сбился со слова, оглушенно взглянул на Соню.

— Успокойся, Петя, — попросила она. — Этот человек помог мне встретиться с тобой.

Петр облегченно вздохнул: значит, это не видение, а человек…

— Анна Ильинична говорила о тебе с профессором Корсаковым, — продолжала Соня. — Это очень известный специалист и достойный человек. Очень известный! Я давно хотела тебе о нем рассказать… Представляешь, прихожу в условленный час на Пречистенский бульвар, а тут как раз останавливаются у крыльца извозчичьи санки. Выходит из них… ну прямо настоящий русский боярин с картины Маковского. Борода чернущая, сам огромен. Я сразу догадалась — Корсаков! Пока шли в приемную… а там, конечно, очередь… чуть ли не обо всем договорились. Он только внешне боярин, а на самом деле — добрейшая душа. Не каждый профессор возьмется сегодня ехать на тюремное свидание, а Корсаков — извольте! И на лекции не посмотрел…