Александр Гордон - Не утоливший жажды (об Андрее Тарковском)

Так я начал работать на студии «Молдова-филм» и снял свою первую полнометражную картину «Последняя ночь в раю» с Еленой Кузьминой в главной роли. Я не хочу сравнивать мою скромную работу с «Ивановым детством» Тарковского, но было в них общее: мы оба взялись за постановки фильмов с ограниченным бюджетом, заваленных предыдущими режиссерами. Наверное, я оправдал надежды руководства кишиневской студии, потому что сразу же получил приглашение на съемку следующей картины «Сергей Лазо». И никак не мог предполагать, что снова встречусь с Тарковским в работе над этим фильмом. Именно об этой истории мне и хочется рассказать подробнее.

Сергей Лазо, молдаванин по национальности и дворянин по происхождению, участник и герой Гражданской войны, молодой командующий Красной армии, в двадцать семь лет был сожжен японцами в паровозной топке. Фильм о нем стоял в планах молдавской студии.

Сначала к работе привлекли молодого Валерия Гажиу, сценариста фильма «Человек идет за солнцем» (режиссер Михаил Калик, оператор Леонид Дербенев) поэтического, свежего, ярко изобразительного. Была надежда, что и фильм о Сергее Лазо будет новым словом в каноническом жанре. Однако Гажиу сценария так и не написал, а я напрасно потерял год в ожиданиях. Тогда за работу взялся Георгэ Маларчук, сценарист моего предыдущего фильма. Мы стали изучать исторический и биографический материал, проехали по местам боевого пути героя от Молдавии через Сибирь — Красноярск, Чита, Улан-Удэ и другие города — и закончили поездку во Владивостоке. Съездили, конечно, и на станцию Лазо, место гибели нашего героя. Это продолжалось почти два года, сценарий дважды переписывался, но до окончания работы было еще далеко. Так что у меня находилось время для пересечения с Андреем.

У Тарковского в ту пору развернулись масштабные съемки «Андрея Рублева».

Из писем родных, из редких поездок в Москву я узнавал, что все на «Рублеве» идет хорошо, группа влюблена в сценарий, в Тарковского, в оператора Юсова. Я радовался за Андрея: у него отличный сценарий, прекрасный оператор, лучшая съемочная аппаратура, пленка. А какие удивительные места съемок — Суздаль, Владимир, Изборск.

Бывая в Москве по делам, я первым делом шел на родной «Мосфильм», который часто оказывал помощь республиканским студиям первоклассными кадрами гримеров, монтажеров, исполнителей конных трюков. В один из приездов в коридоре монтажного цеха я едва не столкнулся лоб в лоб с Андреем, когда он выходил из просмотрового зала с Люсей Фейгиновой, монтажером всех его фильмов.

У режиссеров, покидающих зал после первого просмотра снятого материала, бывают очень разные лица. У одних — острое ощущение недовольства, провала, у других — молчаливая задумчивость, у третьих — детская нескрываемая радость. Легендарный комедиограф Леонид Гайдай часто выходил из просмотрового зала с лицом усталым и мрачным.

На лице у Андрея прочитать нельзя было ничего, настолько он был весь в себе, настолько просмотренный материал был оценен им по его собственной шкале. Скорее всего, он в глубине души счастливо удивлялся совпадению задуманного и достигнутого.

А тогда, выходя из зала, он автоматически кивнул мне, потом, пройдя несколько шагов, остановился, оглянулся и жестом попросил обождать, пока он закончит разговор с Людмилой Борисовной.

Как я уже говорил, из-за съемок «Рублева» и моей работы в Молдавии наши встречи с Андреем были нечасты и, странно, носили какой-то роковой характер — все были связаны с травмами Андрея, полученными на съемках.

Закончив разговор, Андрей, прихрамывая, подошел ко мне. Вижу, что опирается он на палку.

— Ты свободен?

— Тогда поехали со мной. Только в темпе, тут полно любопытных… разных, перехватят…

— Шпионов, что ли? — недоумевал я.

— Вот именно. Ты темпуй, я не отстану.

Мы вышли на улицу, и Андрей, бросив палку в открытое окно студийной машины, которая стояла у выхода из монтажного цеха, довольно ловко устроился на сиденье.

— В «Националь», — кивнул он водителю.

Машина тронулась. Я взял в руки его палку. Палочка оказалась самой обыкновенной, такую можно было купить в каждой аптеке.

Тут Андрей сказал:

— А я помню твой армейский случай, когда тебе пушкой сломало ногу, и ты лежал в госпитале, и к тебе приходил Валя Коновалов.

— Хорошая у тебя память. Но что с тобой-то? С ногой что?

— Да ничего особенного. Немного на лошади поездил.

Он решительно повернулся ко мне и спросил:

— Как твои дела?

Меня-то, конечно, как бывшего конника, интересовали подробности, но Андрей явно уклонялся от ответа.

Через несколько дней в группе мне рассказали, как было дело. После съемки Андрей попросил подать ему оседланную лошадь, захотел порысить. Только что была отснята сцена штурма татарской конницей Владимира, и остальных возбужденных, потных лошадей повели на отдых. Лошадь, на которую сел Андрей, сразу поняла, что всадник неопытный, и сорвалась в галоп. Инстинкт нес ее за стадом. Остановить ее в тот момент было под силу только опытному бывалому наезднику. Андрей не удержал поводьев, начал сползать, цепляясь за луку седла, и очутился на земле. Нога застряла в стремени, лошадь волокла его по земле. Все бросились вдогонку, окружили и в конце концов остановили лошадь. Андрей высвободил ногу, встал, досадливо поморщился, улыбнулся и, прихрамывая, пошел. Боль, которую он не почувствовал сразу, усиливалась с каждым шагом. Врач, осмотрев ногу, велел Андрею лежать. Пришлось сделать перерыв в работе.

Но ничего этого, сидя в машине, Тарковский мне и не думал рассказывать. Сказал, что нет худа без добра, что только в перерыве работы и есть возможность, слава богу, внимательно отсмотреть и обдумать снятый материал.

Мы подъехали к «Националю», отпустили машину и вошли в холл знаменитого ресторана. У дверей толпилась громадная очередь, хотя можно было с уверенностью сказать, зная ресторанные порядки, что в зале будет полно свободных мест. Когда подошли к дверям, швейцар, в бороде и галунах, узнав Андрея, приоткрыл дверь так, чтобы только мы двое смогли пройти. Правой рукой он умело придерживал дверь, а левой ставил твердый заслон любителям социальной справедливости, абсолютно игнорируя их ропот и возмущение.

В зале, как мы и думали, было тихо, пусто и прохладно. Нас подвели к столику, Андрей осмотрелся, пристроил палочку на спинку кресла, и мы сели. «Националь» был ему хорошо знаком. Это было излюбленное место встреч московской элиты, и писательской, и киношной. Андрей показал: «Вот столик, где сиживал Юрий Олеша, вот столик Михаила Светлова».

Сидели, обедали. Андрей повторил, что обожает вот такие перерывы в съемках, осмыслить отснятый материал трудно в съемочном конвейере. Он показался мне уверенным в себе, увлеченным работой. О его личной жизни разговора не было, хотя я и знал, что с ним происходит, и он знал, что я знаю, и молчаливо был мне благодарен, что я не касаюсь больной темы.