Владимир Полушин - Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

Объяснение этому может быть только одно: Гумилёв к этому времени разочаровался в войне, наступлений и побед не было, он начал воспринимать все происходящее как скучную рутину. Есть все основания предполагать, что Гумилёв в начале 1917 года переживал глубокий духовный кризис. На фронте лихие и рискованные разъезды сменились окопными сидениями, бессмысленными перестрелками и артиллерийскими обстрелами. Для личной храбрости, когда на миру и смерть красна, не осталось места. Эта фаза войны была не для романтика. Он снова заскучал по своим абиссинским дебрям. С первых дней нового года начались бесчисленные дежурства по полку: 3 января, 7 января, 20 января. А в промежутках — окопные перестрелки. В одной из них Гумилёв принимал участие 10 января на линии Капостина — Надзина. А на следующий день пришла довольно неприятная весть: гусарский полк расформировывался из шести- в четырехэскадронный состав и отводился в резерв Сводного отряда. В январе всех гусар, не попавших в четыре эскадрона, отправили в стрелковые части. Николай Степанович находился в 4-м эскадроне, и хотя его не отчислили в пехоту, но и боевыми делами ему не суждено было заниматься.

19 января в 11 часов 35 минут пришла телеграмма из корпуса, в которой сообщалось: «Командующий дивизией приказал вверенного Вам полка назначить одного обер-офицера для заготовки сена дивизии…» На этот документ командир полка полковник А. Н. Коленкин наложил резолюцию: «Прапорщика Гумилёва».

В соответствии с распоряжением корпусного интенданта прапорщик Н. С. Гумилёв был направлен в распоряжение 4-го уланского Харьковского полка, которым командовал полковник барон фон Кнорринг, на станцию Турцевич Николаевской железной дороги. В гусарский полк поэт больше не попал, хотя и числился там еще очень долго. Н. С. Гумилёв с полковником Никитиным были командированы на станцию Окуловка Николаевской железной дороги для закупки фуража для дивизии.

На этом романтика войны для поэта окончилась. Гумилёв снова оказался на перепутье. Малозначимость службы компенсировалась для него теперь тем, что он мог часто бывать в Петрограде и встречаться с друзьями, устраивать литературные дела. Он настолько разочаровался в службе, что даже гусарская форма потеряла в его глазах свой особый шик. И поэт почувствовал себя гражданским человеком. Может быть, поэтому, попав в Петроград 28 января, по всей видимости, без официального разрешения, он не заметил командира отдельного корпуса пограничной стражи генерала от инфантерии Пыхначева и не отдал честь. Генерал был возмущен и арестовал его на сутки. На следующий день Гумилёв получил предписание инженер-генерала Н. И. Костенко за № 2771: «Предписываю Вам по освобождении из-под ареста немедленно отправиться на ст. Турцевич Николаевской ж. д. Для исполнения предписания корпусного интенданта XXVIII корпуса от 26 января за № 2027 и об отбытии мне донести».

С 1 февраля прапорщик Н. Гумилёв был включен в список офицеров полка, командированных в стрелковый полк, но оставался весь месяц в Окуловке, продолжая в свободное время приезжать в Петроград, до которого было всего несколько часов езды. В Петрограде останавливался у Срезневских, где в ту пору жила его жена.

В это время после контузии и лечения в Петрограде оказался и брат поэта поручик Д. С. Гумилёв. Вряд ли встреча двух братьев была очень радостной. Дмитрий Степанович, кадровый офицер, оказался не у дел, младший Гумилёв заготавливал сено. Это кавалеры боевых орденов… Единственным светлым событием для Николая Гумилёва в феврале было подписание корректуры африканской поэмы «Мик», которая готовилась для журнала «Нива». Но в стране началась смута, и поэма не была опубликована.

Началась неразбериха и в армии. Прапорщика Гумилёва потеряли полковые финансисты. Из полкового казначейства 17 февраля последовал запрос о Гумилёве в конно-саперную команду 5-й кавалерийской дивизии: «Благоволите телеграфировать, находится командированный ваше распоряжение согласно телеграмме 638 прапорщик Гусарского полка Гумилёв, какие обязанности на него возложены». 18 февраля управление корпусного интенданта дало ответ: «Прапорщик Гумилёв находится на станции Окуловка распоряжении подполковника Сергеева по заготовке фуража для корпуса. Временно исполняющий обязанности корпусного интенданта подполковник Гринев».

Начавшийся переворот, позже названный Февральской революцией, Гумилёв воспринял внешне спокойно, впрочем, как и его жена. 25 февраля утром Ахматова отправилась на Петербургскую сторону к портнихе заказывать платье. Хотела нанять извозчика, но тот сказал ей: «Я, барыня, туда не поеду… На мосту стреляют…» Раз стреляют — то и ладно, вернулась домой к Срезневским. А потом бродила по городу, как полоумная, и смотрела на эту неразбериху, творящуюся на улицах. На мосту она встретила молодого поэта Каннегиссера, но отказалась от предложения ее проводить. Она упивалась опасным одиночеством, ей грезились взрывы и кошмары Великой французской революции. Она говорила потом близкому ей тогда Борису Анрепу: «Будет то же самое, что было во Франции <���…> будет, может быть, хуже…» Ан-реп сразу же уехал в Англию. Ахматова осталась. Ее муза — муза плача — должна была страдать. Как чувствовал себя в этой атмосфере Гумилёв, когда взбесившиеся солдаты срывали с офицеров погоны и могли расстрелять любого из них ради «революцьонного порыва» без суда и следствия? Как мог воспринять поэт тот факт, что сам Великий Князь Кирилл Владимирович, надев красный бант, привел полк к Думе присягать? Только как великий позор.

26 февраля Николай Степанович был в Петрограде. Он хотел встретиться с женой, но, увы, улицы были перегорожены и оцеплены. Тогда, потеряв надежду выбраться из хаоса, он позвонил жене и сказал: «Здесь цепи, пройти нельзя, а потому я сейчас поеду в Окуловку». Ни слова о взбунтовавшейся черни и о сатанинском празднике разрушения державы.

То ли от переживаний, то ли от ощущения собственной ненужности, Николай Степанович заболел и 8 марта стал на учет в 134-й петроградский тыловой распределительный пункт, откуда его направили в 208-й петроградский лазарет, расположенный на Английской набережной, 48. В лазарете Николай Степанович начал писать повесть «Подделыватели» (сохранился только отрывок, известный под названием «Веселые братья»; возможно, он хотел показать в повести, как масоны губили Россию). Начало Николай Степанович прочитал посетившему его Лозинскому. Здесь же, в лазарете, поэт написал два прекрасных стихотворения «Мужик» и «Ледоход».

Замысел страшной разрушительной силы был показан поэтом в стихотворении «Мужик». Гумилёв обрисовал в этом произведении не только Григория Ефимовича Новых (известного под фамилией Распутин и убитого в 1916 году), но и российскую распутинщину в развитии. Лучше всех суть стихотворения раскрыла поэт Марина Цветаева: «Есть у Гумилёва стихотворение „Мужик“ — благополучно просмотренное царской цензурой — с таким четверостишием: