Герман Титов - 700.000 километров в космосе (полная версия, с илл.)

Нас, кандидатов в космонавты, было немало. Но мы быстро перезнакомились друг с другом. По засыпанным жёлтыми листьями дорожкам прогуливались мы в свободные от процедур часы, обсуждая события последнего времени. Жадно вдыхая смолянисто-сосновый воздух, щурясь от косых лучей осеннего солнца, не спеша считали шаги от главного корпуса до самого отдалённого уголка парка, приглядываясь друг к другу. Желание стать космонавтом было у всех сильное. Кандидатов было больше, чем требовалось космонавтов, но мы были дружны, понимая, что дело, ради которого находимся тут, в госпитале, нужно Родине.

Многие из нас, что называется, наизусть знали о том, что уже сделано нашей страной в покорении космоса. Первый, второй, третий искусственные спутники Земли, первая космическая ракета — таковы важнейшие этапы уже пройденного пути. Что больше всего поражало наше воображение, так это последовательное и весьма значительное увеличение веса спутников. Если первый из них весил чуть больше 80 килограммов, то второй — более полутонны, а третий — больше тонны. Вес нашей первой космической ракеты, умчавшейся в звёздное пространство в самом начале 1959 года, составлял почти полторы тонны.

Наша мощная социалистическая экономика, смелые замыслы учёных и неустанная забота партии, её Центрального Комитета и лично Никиты Сергеевича Хрущёва о развитии отечественной космонавтики с каждым днём выводили Советскую страну на новые рубежи в освоении звёздных просторов. Нашему народу стала по плечу величайшая задача человечества — разгадка вековых тайн мироздания. На очереди вопрос о полёте человека в космос. И, конечно, когда в полку офицер Подосинов сказал мне, что он готов меня рекомендовать кандидатом в космонавты, я ответил немедленным согласием.

— Только пока об этом никому ни слова, — предупредил Подосинов, — а вот с женой посоветуйтесь…

— Она согласится!

— Должна согласиться. Но дело сложное. Надо хорошенько всё объяснить.

Подосинов многозначительно посмотрел мне в глаза, словно предупреждая, что разговор с женой на эту тему окажется не таким уж простым, как он мне представлялся. И, как всегда, Николай Степанович Подосинов оказался прав. Его опыт, знание жизни, людей не раз оказывали нам, молодым лётчикам, неоценимую помощь в решении самых сложных вопросов.

Тамара, как, впрочем, и все жёны лётчиков, волновалась за исход каждого лётного дня. Это беспокойство вполне понятно: ведь полёт на современном истребителе на больших высотах, огромных скоростях сопряжён порой с неожиданностями. Особенно беспокоилась Тамара, когда у нас происходили ночные полёты. Бывало, возвращаюсь под утро, а она не спит, ждёт меня с книгой в руках.

Было ещё одно немаловажное обстоятельство в нашей семейной жизни. Тамара готовилась стать матерью. Словом, совет старшего товарища о том, чтобы поговорить о будущей профессии с женой, был кстати. Тамара хорошо поняла меня, осознала всё то, что было связано с таким довольно крутым поворотом в жизни, и, согласившись с этим, не только не отговаривала меня от нового пути, а поддерживала, вселяла бодрость, уверенность в успехе. Она приветствовала мою смелость и дала мне почувствовать это.

С чувством готовности к новым, неизведанным путям и прибыл я в небольшой, тихий госпиталь, затерявшийся в берёзовой роще. Кандидаты в космонавты! Как много потребовалось от нас, чтобы стать ими! Десятки исследований, беседы с врачами и испытания, испытания, испытания…

…Барокамера. Лётчикам она хорошо знакома. В ней не раз приходилось совершать «подъёмы» на большие высоты в довольно ограниченное время. Дышать кислородом — также дело привычное. Врачи зорко следят за изменениями в организме того, кто находится в барокамере. И однажды было так, что пришлось прекратить испытания: испытуемый плохо переносил разреженную атмосферу. У него появилось учащённое дыхание, закружилась голова, ещё мгновение — и человек мог потерять сознание.

Надев кислородную маску, сижу и я в барокамере. Там, за металлической обшивкой, врачи следят за показаниями приборов. Чувствую, как дышать становится всё труднее. «Спокойнее», — говорю себе.

До чего же медленно текут минуты! Учащается пульс. Это закономерно, и я вновь успокаиваю себя. Знаю, там, на пульте управления, многоканальный прибор постоянно информирует врачей о том, как работают мои сердце, мозг, какова частота дыхания, каково артериальное давление крови. Самописцы ведут кривые, на экранах приборов мелькают штрихи, рассказывая врачам о состоянии моего организма.

Распахивается дверь — и мне предлагают выйти из барокамеры. Неторопливо снимаю кислородную маску, затем выхожу в комнату и подвергаюсь придирчивому осмотру врачей. По их довольным лицам заключаю: испытание выдержано.

Как только не называли мы центрифугу — специальный аппарат, предназначенный для подготовки организма к перенесению больших перегрузок! Но чаще всего «чёртовой мельницей», и неспроста: в комнате по соседству с центрифугой висели необычные плакаты — фотографии электрокардиограмм с весьма неприятными надписями, вроде: «Судороги», «Обморок». Подобные явления случались, и нередко, когда испытуемого вращали на центрифуге в положении сидя. Довелось и мне побывать на ней, но всё обошлось благополучно. Даже перегрузки в направлении «голова — таз» тогда не показались мне уж столь трудными. Словом, «чёртова мельница» была не так уж страшна, как о ней говорили.

Многим случалось ездить в стареньких, полуразбитых автобусах. Стоишь в проходе или сидишь на кресле и ощущаешь неприятное состояние во всём теле. Трясёт мелко-мелко, и, как ни пересаживаешься, тряска не проходит. Это разбитый автобус вибрирует, откликается на малейшие неровности дороги. Нечто подобное ощущаешь и во время тренировок на специальном аппарате — вибростенде. В полёте на ракете вибрации от работающих двигателей неизбежны, и поэтому врачи хотели заранее выяснить, как человек переносит эти неприятности. К вибростенду пришлось также привыкать. На одно из очередных испытаний я даже взял с собой книгу и попытался читать. Сначала не получалось: буквы мелко дрожали, расплываясь в бесформенные строки. Потом, взяв книгу покрепче в руки, освоился, стал довольно сносно разбирать текст, даже заинтересовался содержанием.