Ю. Сушко - Владимир Высоцкий. По-над пропастью

Поэтому заинтересованно включился в работу над спектаклем «Час пик». Инсценировку по модной повести Ежи Ставинского написал Смехов. Высоцкий вместе с Буровым был официально назначен ассистентом режиссера-постановщика. На первой же репетиции дебютант смутил всех чрезмерным напором, азартом и общим неприятием артистов: «Он что, будет нам что-то объяснять, учить?» Плюнул, развернулся и уехал. В следующий раз появился на «Часе пик» только на премьере.

...Видимо, его задели мои настырные вопросы о Таганке как сугубо режиссерском театре. Он начал отбиваться: был Станиславский — был его театр, Вахтангов, Брук — у них родились свои коллективы. Все нормально... У режиссера Любимова свой театр, почему нет?.. Но в то же время чуть-чуть иронизировал, скрывая улыбкой скопившееся раздражение, и раз за разом повторял, что в театральной иерархии актер где-то на самой нижней ступеньке...

Его теснили жесткие рамки, хотя и понимал, что без дисциплины, без режиссерского диктата спектакля никогда не будет. И любимовский призыв — «Тащите все, что придумаете!» — может быть безжалостно перечеркнут, отброшены твои идеи, если уже выстроена, сконструирована незыблемая схема, и шаг влево-шаг вправо считается наглым побегом за флажки...

Высоцкий сопротивлялся. Хотя и говорил, что «для меня Любимов был и остается режиссером номер один. На мой взгляд, большинство удач нашего театра — результат найденного Любимовым принципа совмещения условного с безусловным. Не знаю, насколько этот принцип первичен или вторичен, разбираться в этом — дело театроведов. Важно, что благодаря ему театр обрел индивидуальность. И, конечно, благодаря постоянному поиску, постоянному эксперименту. Одно время я думал: может быть — хватит? Может быть, пора остановиться? У театра есть свое лицо, свой зритель, чего же еще? А потом понял: этот поиск и есть «лицо» театра, остановиться — значит, потерять его».

Соглашаясь с требованиями Любимова, поэт Высоцкий в своих песнях невольно, может быть, сам того не желая, через образ, через метафору обнажал суть их взаимоотношений.«Но тот, который во мне сидит, считает, что он истребитель.», «Я скачу, но я скачу иначе...», «Я устал от ударов ладоней...» Но конфликты между ними были конфликтами из разряда тех, которые бывают между самыми близкими и дорогими друг другу людьми.

«Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, если терем с дворцам кем-то занят!» — предлагал поэт своей любимой.

Первым «раем в шалаше» стала для них квартира верного друга Севы Абдулова в самом центре Москвы, на Тверской (тогда улице Горького), в знаменитом доме, стены которого могли бы успешно Заменить мемориальные доски. «Мы, — вспоминает Марина, — тут в первый раз вместе жили, как говорится. И Севочка одолжил нам свою комнату. Меня трогает очень это место. Оно полно воспоминаний...» Она очень целомудренно вспоминала тот вечер и свои чувства к Владимиру: «Мы обедали у одного из его друзей. И я говорю ему: «Я остаюсь с тобой». От радости он безумствует. Я тоже. И так тихая любовь становится страстью. Я действительно встретила мужчину моей жизни... В Володе есть что-то от бесконечной преданности, одаренности, от личности исключительной, общей с моим отцом...»

Осмелюсь предположить, что встречавшиеся в ее жизни мужчины были намного красивее, изысканнее, утонченнее Владимира, но ни от одного из них не исходило такой простоты и ясности, такой пронзительности и неожиданности, как от Высоцкого. И эти его чисто мужские качества Марину по-женски и по-человечески просто пленяли.

Она в самой превосходной степени говорила о своем «Володье»: «Он был очень-очень нежный. С ним было так легко жить... Когда был в своем нормальном состоянии, он был мягким, добродушным, тактичным и очень щедрым. Он был работяга. Работал днем и ночью. В этом смысле он был очень сильным, но не был «твердым» Ее слова словно бы аукались с поэтическими признаниями мужа: «Я не был тверд, но не был мягкотел...»

Людмила Абрамова говорила, что ушла от Высоцкого, когда почувствовала, что уже не нужна ему как опора, как помощник, как поддерживающее начало. А может быть, ему и не нужна была именно такая жена, которая бы видела свое призвание в том, чтобы выступать дисциплинирующим стержнем, егерем, выставляющим на снегу красные флажки, чтобы строптивец осознал в конце концов, что «мне нельзя налево, мне нельзя направо. Можно только неба кусок, можно только сны» ?

«Мы всегда на краю расставания и новой встречи, что заставляет не замечать ненужные мелочи, раздражаться, — признавалась Марина. — Долгие годы мне нравилось быть любимой. Я любила мужчин — мне нравилось в них мое отражение... Я любила любовь, удовольствие, получаемое мною, и сознание обладать кем-либо. И, безусловно, я верила, что отдаю всю себя, и не выносила, не получая взаимности. Для меня невыносимо быть обманутой, я рвала все отношения... Либо живешь с человеком и никого рядом, либо живи одна. В моей жизни всегда было так! Никаких авантюр! Никогда! Это вовсе не пуританство. Это моя личная мораль... У меня необычайная жажда быть любимой, единственной, землей и небом. Быть всем. И если я замечаю, что это совсем не то, я спускаюсь с небес. Володя заставил меня измениться!.. Иногда он нуждается в материнской помощи, чтобы я потрепала его за уши. Он меня подавляет своими признаниями: «Я приношу все к твоим ногам, но отдавай мне тоже все»...Безумие нас обоих. Общее наше безумие...»

Влюбленная женщина гордилась: «Я умею любить. Это точно. Я умею любить потому, что отдаю все. Но и беру все тоже, конечно... Максималистка... Решение всегда остается за женщиной...»

Им всего лишь по тридцать. Как считает Марина, между тридцатью и сорока — лучший возраст для женщины. Ею уже пережито многое, материнство, любовь... Она уже в полной зрелости своего ума, но она еще молода. «Она может новую жизнь начинать — то, что у меня было с Володей. Это самый богатый момент. Я тогда выглядела на восемнадцать, а у меня уже было трое детей...»

Самые зоркие люди — художники. Борис Диодоров говорил, что когда Владимир пел, «Марина воспринимала его совершенно восторженно. Как-то очень по-женски она впитывала каждое слово... Марина восхищалась им тогда...». В память фотографа Валерия Плотникова врезался мимолетный момент, когда ему при съемке мешали волосы Высоцкого: «Я попросил Марину: «Причеши Володю». Марина начала причесывать, и я вдруг увидел, что лицо у него стало детским, таким, каким бывают лица детей, когда их причесывает мама...»

Человек доброжелательный и общительный, в Москве Влади легко находит подруг. Одно время была неразлучна с Ией Саввиной, знала многих таганских актрис. В редких (поначалу) моментах конфликтов с любимым оттаивала душой в компании с актрисой Ириной Мирошниченко. Женщин сближало многое, в том числе французский язык, музыка. Но прежде всего — общность жизненной философии. Ирина Петровна исповедовала принципы эмансипе: «Женщина должна иметь свой стиль, неповторимый, ее личный. Если он хорош, как ей и окружающим кажется, всегда нужно его сохранять, а не менять... Надо быть всегда такой, какая ты есть... Женщина в некоторых ситуациях должна быть ниже мужчины. В личных взаимоотношениях женщина не должна быть впереди, чтобы мужчина не чувствовал себя ущемленным, слабаком перед ней, а, наоборот, ощущал себя личностью, мужчиной. Это очень тонкая вещь, которую женщина должна соблюдать, если она не хочет потерять этого мужчину».