Валерий Золотухин - Таганский дневник. Кн. 1

Жена повторяет мужа, муж жену, они перемолачивают все темы вдвоем, вырабатывается единое суждение, мнение и даже текст. И потом высказывают его теми же словами, что и другой, не зная, что тот уже говорил точно так же. Я заметил это особенно на Веньке с Алкой. Мне Венька уже говорил о «Дребезгах» — что «приятен сам факт существования такого произведения», он еще не дочитал, а суждение у него давно готово. И Алка, когда говорила, она еще не прочитала, но уже они обсуждали, потому что она сказала те же самые слова. Чего они обсуждали, когда еще не читали? Полуинтеллигенция вся такая. Лишь бы поболтать, мы болтуны, и я такой же.

Господи! Не оставь меня, помоги.

Мы напрасно сетуем, что наш труд актерский не остается поколениям, не оставляет следа, как, допустим, живопись, музыка и пр. Искусство актера умирает вместе с ним — мы сожалеем об этом, а зря. Это прекрасно, в этом есть сказка, подвиг, легенда. Искусство актера, как никакое, привязано ко времени, к нравам общества, к его вкусам, модам, привычкам и пр. Как мы жадно всматриваемся в скудные фотографии Орленева, Шаляпина, отыскиваем в них тот гений, что озарял их, изучаем их мимику, жесты, по выражению глаз хотим понять движение души, что волновало их в тот миг и пр. Как хорошо, что от Мочалова не осталось магнитофонной пленки, кадров кино. Ведь актер тогда живет, когда он живет. А что толку, от нас останутся ворохи фотографий, километры плохих, серых фильмов, сотни километров дрянных звучащих записей… Разве можно понять актера в его халтурах, а ведь будут судить по ним. Надо задуматься над этим вопросом и пересмотреть свои взгляды на дела, остающиеся потомкам.

Так, уже 10 на будильнике, можно и спать укладываться, пока не заставили Кузьку выводить.

Сегодня суббота. День теплый, но слякотный. С утра ходил с Кузей. Семнадцатого снимали «Хомутную», потом два спектакля: «Павшие» и «Антимиры», десятичасовые. К «Павшим» не явился Высоцкий, он прилетал из Одессы в абсолютно разобранном состоянии, и я чуть было не заработал еще раз 50 р., уже взял роль и стал учить, но позвонил Коля [41] Коля — Николай Николаевич Губенко, ведущий актер Театра на Таганке 60-х годов, киноактер, потом кинорежиссер и сценарист, вернулся в театр после смерти В. Высоцкого. В 1987–1989 занимал пост главного режиссера Театра на Таганке, в 1989–1992 — министра культуры СССР. и сказал, что приедет к Гитлеру.

18 октября подняли меня в 6 утра. Пересъемка «Холодной». Все на нерве, текст затолмужен, «иронический вариант», на бис для худсовета.

После смены смотрели с Можаевым материал «магазина» и «палатки». Автор остался очень доволен, и я бы даже сказал, был в восторге: «Ну вот это на уровне лучших традиций нашего кино. Это хорошо, это очень приличный материал». Под это дело мы с Назаровым сунули ему ролик с «Холодной», дескать, другой дубль, мягче; и этой сценой он остался доволен, и вроде все понял, весь замысел артиста и режиссера: «Приличная сцена, не знаю, чего вы решили ее переснимать, наверняка, ведь хуже сделали. Он здесь расстроенный, что люди, которым он хочет помочь, отворачиваются, не хотят помочь ему в его работе, и он в некоторой даже растерянности и в расстройстве».

В общем, он остался очень и очень доволен последним материалом, говорил много и без конца и был хорошим мужиком. И мы с Назаровым рады были его такому настроению и под это дело «совали на подпись нужные нам бумажки» — это фигуральное выражение.

Вечером «Послушайте». Играл в хорошем, бодром тоне. Во втором акте, в чиновнике, когда мы стоим в зале, у меня завязался узел фартука, не растащишь, и я попросил зрителей: «Развяжите, пожалуйста», и мне стали развязывать, через паузу несколько человек засмеялось, обрадовавшись неожиданности, и я так полагаю — находчивости артиста.

На спектакле были Джавид и Сережка. Принесли мне обещанную картину в раме и под стеклом. Мне очень хорошо от этого. После спектакля поехали в Уч. театр и выпили вина, вспомнили с Зайчиком молодость, с чего начиналось все.

Уч. театр сохраняет свой удивительный запах, это самый первый театральный запах, которым причащаются новички к театру, к его сутолоке внутренней. И это самый старый запах, вековой запах театра. Он находится в подвале, там стоят сильные вентиляторы — и все-таки они не в силах этот запах оттуда выдворить, и его хватает на смывание многих поколений артистов.

Мой Зайчик серьезно приболел, и мы сами собой помирились и не вспоминаем, как и отчего поссорились.

Сегодня, до разговора с женой, звонил Н.М., матери Высоцкого. Она сказала, что «если эта сука И., шантажистка, не прекратит звонить по ночам и вздыхать в трубку, я не посчитаюсь ни с чем, приду в театр и разрисую ей морду, пусть походит с разорванной физиономией. Володя уехал с Люсей в деревню, к товарищу-художнику, ему посоветовали врачи на некоторое время отключиться от шума городского. Они взяли продуктов и уехали. Врач сказала, что это не очень опасный рецидив, что у него не наступило то состояние, когда шарики сдвигаются и ничем его остановить нельзя… Надо поскорее разбить его романы… Тот дальний погаснет сам собой, все-таки тут расстояние, а этот, под боком, просто срочно необходимо прекратить. Я узнала об этом от Люси совсем только что и чуть не упала в обморок».

Из Парижа звонит Марина Влади — «Говорит Марина Влади, мне Высоцкого».

Я прикатил домой в 3 ночи, разбудил, конечно, жену, и мы помирились и долго болтали в постели. Вечером «Галилей», Володя был в полном порядке и играл прекрасно. Перед вторым актом позвонил Полока, они (Рабинов [42] Рабинов Илья Ильич — директор картины «Интервенция». и ренегат Степанов [43] Степанов Анатолий Яковлевич — второй режиссер у Г. Полоки на этом фильме. ) привезли показывать свой вариант картины. Полока видел это их безобразие, настроен по-боевому и, кажется, есть возможность достойно уложить картину на полку. Сидели в ВТО. Он опять с Иваненкой, ему часто хотелось выпить немножко вина, а мы держали его по рукам и ногам, его трясло от обиды:

— Почему я не могу с друзьями по-человечески посидеть, выпить сухого вина, почему вы делаете из этого событие, почему вы из меня делаете больного и т. д.

Завертелась моя жизнь в непонятной почему-то тревоге. Зайчик сказал мне вдруг:

— Ты мне принес чего-нибудь вкусненького? Ты мне покупай теперь каждый день чего-нибудь вкусненькое, а то Васька у нас будет хилым, я должна питаться теперь хорошо… понял, Зайчик?

Вот так фунт. Зайчик говорит, значит, у нас будет Васька, если Бог даст, все пойдет хорошо. Ну вот, Господь услышал мои мольбы, но я маловер, и мне все не верится, я боюсь радоваться, лучше уж я буду не верить до поры до времени. Сейчас Зайчика тошнит, он принюхивается к запахам, проверяет на себе все приметы беременных, не ест жареного, девки обязали меня подавать Зайчику в постель кофе, теща помолодела и бегает с анализами, в общем, дом наполняется наш чем-то невидимым, то молчаливым, то торжественным и все себе подчиняющим. А мне как-то неловко, я как жених краснею.