Валерий Золотухин - Таганский дневник. Кн. 2

Володя к концу жизни компанию себе сочинил из друзей: Шукшин, Тарковский, Тодоровский…

Вторник. А число мое. У Астафьева в Овсянке

Надо все записывать по горячим следам, но даже у меня это не получается, Я видел, как подъехал Астафьев, как без шапки, с седой головой, поднялся он на крыльцо гостиницы. Я засуетился, стал быстро обуваться не на ту ногу, потом подумал, что он зайдет в номер, — не стал до поры убирать со стола тетрадь и перо. Дескать, пусть увидит, что артист успевает писать-графоманить — но звонок снизу, и я понял, что мне надо лететь по всей форме к простому, но не всем доступному писателю.

Как ходил он по Овсянке, ключи от дома забыл. Хвастался или просто рассказывал.

— Зачем ты елки сажаешь, они окна загораживают?

— Пока загородят, я помру.

— Зачем березы сажаешь, на них не растет ничего.

— Вырастет, книжка вырастет.

Подошла соседка в плюшевой, вытертой жакетке.

— В. П., я к вам обращаюсь. Заступитесь за меня — разгородили огород, колодец делают. Колодец бросили — вода тухлая оказалась, а огород не загородили, собаки всю смородину помяли. Я несколько раз обращалась, я ведь одна, как мне справиться. А он говорит: «Возьми брус, да закрой». Я лопату еле поднимаю. Закройте, раз разобрали.

— Ладно, ладно, скажу.

Зашли на почту, заплатили за телеграмму. В библиотеку. Ну, тут, видно, гордость его, уголок «Астафьев — детям». Хороший, теплый уголок, выставлены книжки, крупно написан краткий биографический экскурс.

Проезжая вдоль Енисея, он обронил:

— Вон там маму нашли.

Мать у него утонула, оказывается, а я не знал. Сестра разбилась со скалы, туристку все из себя выделывала, мать не отпускала, спрятала снаряжение, как чувствовала, так она в форточку выскользнула, и вот на вторые сутки нашли с перебитым позвоночником, в больнице умерла.

К двум теткам заехал. У любимой Августы я прослезился: старухе 81 год, слепая, на ощупь моет пол… Идет к Вите, а сама на развешанное белье натыкается, отводит его от лица руками, глаза не видят и не мигают.

— Ты все бегом, Витя, все бегом. Помру, а ты не узнаешь… Но я погожу умирать.

— Погоди, погоди, я тут тебе с лекарствами деньжат положил.

А то, поди, налог уж подошло платить. Заплати налог, а то скажут: померла, а налог не заплатила, схитрила. Вот эти большие таблетки, — дает ей пощупать, — от сердца, эти, поменьше, — от давления… Ну, поехал я…

— Когда заедешь?

— Дня через четыре.

— О, а что так долго, давно не был…

— В Москву летал.

— Да слыхала, слыхала, все летаешь, ругаешься…

— Нет, теперь стал хвалить всех. Маяковский-засранец и Ленин — все, оказывается, хорошие были.

Весь этот разговор, все наше присутствие в доме любимой тетки сопровождалось музыкой Бетховена и брехней кобеля, который порезал себе морду о консервную банку — обе щеки в крови.

Среда, мой день. Самолет

В «Правде» письмо против «Огонька» в защиту Бондарева, подписанное Астафьевым, Алексеевым, Беловым, Распутиным, Викуловым, Проскуриным, Бондарчуком. Открытое письмо Бондареву в «Огоньке» я не читал. Там же они защищают от «Огонька» и Рязанский форум русских писателей — это там было?!

Белов. Его поведение и высказывания, его озлобленность… За какое милосердие он ратует? Балашов в фильме «Русский узел» в косоворотке малиновой. «Дети, вырастете — не ходите работать на этот завод, он портит нашу природу-мать. Девочки, вырастете — не ходите работать на эту фабрику, она испортит вас» — ведь тоже какая-то бесовщина на другой лад. Хотя трогательно, патриархально, но… квасноогарочно сально. Русское закончилось в 17-м году и началось советское — это прекрасно-точно.

— Мы посмотрели театр Золотухина, большое вам спасибо! — Так говорила дама из отдела культуры.

Поверим ей. «Черного» читал с тростью и в белом кашне. Кто в одной программе совместит авторское, личностное, исполнительское, чтецкое, вокальное? Никто. Я не знаю себе равных в этом деле. Я себя испытал и на физическую, и на художественную прочность.

Воскресенье — отдай Богу

Начнем с того, что отдадим его А. Д. Сахарову.

Сахаров. Когда мы приехали с Тамарой в Дом Кино (945), там была огромная толпа народа, выстроившаяся в очередь к двери. Было несколько видеокамер, фотокоров. Люди бывалые просили не давить, не давать повода провокаторам, не устраивать анархии и беспорядка. К половине десятого белый зал, говорят, был полон. Инициаторы собирали на листочках дополнительные подписи с полной записью паспортных данных. Я тоже записался, тем самым, быть может впервые, проголосовал честно и впервые сознательно выполнил свой так называемый гражданский долг.

Среда, мой день и день рождения В. Высоцкого

Поезд из Ленинграда. Концерт вчера прошел замечательно. Я пел «Реквием» Шнитке с Анисимовым. Лебедев Е. А. потрясающе пел. Ведьму изображал. Голубкина!!! С Любимовым встретились на кладбище у В. Высоцкого. Потом поехали с Иваном к Нине Максимовне, потом в «Прогресс» за книжками Марины. Подловили ее и обеспечили свои книжки автографами. Спектакль, а-ля фуршет — валюсь с ног.

Четверг

Господи! Спаси и помилуй мя, грешного… Вчера не было Семена, как все называют отца В. В. Переживает, не может без тети Жени. Чуть было не случилась и вопиющая бестактность. На сцену стали вызывать Нину Максимовну, что само по себе замечательно трогательно, но тут же кто-то крикнул: «Марину! Марину!» Запомнил какого-то бородатого, черного человека, стоящего над ней и клином рук показывая, вбивая ей в темя — дескать, вот она… Марина перепугалась этого действия и поспешила из зала.

Стефанович предложил поехать в Америку с концертами — 300 долларов за концерт, за 10 — 3000 долларов. Губенко весь спектакль думал и ругался. Впереди же Греция, а 21 день в Америке — это же месяц. Что они делают? Они платят артистам по тысяче за концерт и выдергивают их из работы.

Влади вторую книжку издает, книжку рассказов сестры Милицы, и тоже хочет потом издать ее здесь. 50 или 100 тысяч она дает на музей Высоцкого. Прекрасно.

Воскресенье

Был в церкви. Поставил свечки, помолился о здравии мамы (читая вчера верстку, я плакал о ней), Тамары, Можаева и Любимова. Отца помянул. Всем я обязан матери своей, Матрене Федосеевне.

В верстке ошибки… так расстроился вчера. В «современниковской» книжке «Дребезги» расклейка без трех важных страниц текста. Это уже непростительно автору. Как же я тогда вычитывал верстку?! Пьяный был, что ли? Заметила эту несуразность Тамара. Она вычитывала верстку, сверяя с «алтайской книжкой». Что теперь делать — не знаю. Репетиции «Кузькина» пока сильно не огорчают, шеф выговаривается. Завтра начнет 2-й акт, и вот там меня ждет нервная работа. Писать не могу — перед глазами на столе верстка, расстройство. Тамара говорит: не сокрушайся, все к лучшему; добавил про Высоцкого, вовремя обнаружил «пропажу» текста. Надо все делать тщательнее.