Валерий Золотухин - Таганский дневник. Кн. 2

(Голоса: «Это неправда, Юрий Петрович! Нам нужны гарантии какие-то, это только слова!»)

Вам Советская власть много гарантий давала? Вы жили все годы при Советской власти.

(Голоса: «И вы жили!»)

Шацкая. Сейчас другая жизнь у нас, другие законы у нас совершенно.

Любимов. Ах, тогда вам легко жилось.

Габец. Мы ведь вместе с вами жили эту жизнь.

Любимов. Ну, вы жили со мной очень мало.

Иваненко. Юрий Петрович, нам есть нечего.

Любимов. А я вам для этого собирал посылки. Ну, я понимаю, вы их съели. Ну, я вам еще соберу.

(Голоса: «Нам жить надо! Работать!»)

Прозоровский. Юрий Петрович, можно сказать?

Любимов. Пожалуйста, вы же собрали. Я не собирал.

Прозоровский. К вопросу о вопросах. Вопросы существуют, исходя из вашей статьи, которая вышла на следующий день после вашего отъезда в декабре и в которой мы получили несколько ответов на непоставленные вопросы. Второй источник вопросов был ваш контракт, где вы называетесь директором театра, и поэтому у нас и возникло ощущение, что это не совсем личный контракт, а все-таки он касается жизни коллектива, чьим директором вы называетесь в этом контракте. Только поэтому. Никто не собирался посягать на вашу личную переписку с Поповым.

Любимов. Почему же вы разбирали чужой контракт — это же некрасиво?

Прозоровский. Он просто касается жизни театра — здесь нет никакого заговора. Хоть вас в этом убеждают постоянно. Все это возникло спонтанно.

Любимов. Как? Спонтанно взяли и спонтанно изучали?

Габец. Спонтанно попросили.

Токарев. Я знаю, что вы очень это не любите, но есть такой документ. Постановление РСФСР от 1 декабря 1991 года «О перечне сведений, которые не могут составлять коммерческую тайну». Вот этот документ. Ваш контракт не составляет коммерческой тайны.

Любимов. А чего вы этим высказали? Причем здесь коммерческая тайна? Он мой! Дело не в том. Тут вопрос по-другому рассматривается, что нельзя лазить в чужой карман.

Прозоровский. Два месяца назад мы вас очень ждали и надеялись, что вы приедете и как-то с нами встретитесь.

Любимов. Я был здесь целую неделю.

Прозоровский. Я просил вас встретиться с нами, однако вы не смогли, не нашли времени.

Любимов. Это неправда.

Филатов. Это к вашему вчерашнему разговору об этике, я прошу прощения. Первое, что вы хотели узнать — это как попал документ. Да валялся. Кто-то случайно обжегся. И тут же пошло. Я приехал из Кисловодска, у меня было тридцать звонков. А мне респектабельней было бы занять позицию другую, Юрий Петрович.

Любимов. Да-да, но вы болеете за народ.

Филатов. Да. Мне с вами ругаться ни к чему и противопоставлять себя неинтересно. Потому что вы гений, вы мировая величина. Зачем? Я занимаюсь другими делами.

Любимов. Я знаю, что уничижение паче гордости.

Филатов. Не-не-не, в пределах Садового кольца меня узнают. Ну не будем.

Любимов. Так вы ж затеяли, а не я. Вы забежали, затеяли и убежите — прекрасная позиция.

Филатов. Юрий Петрович, я повторяю: у меня корысти вот ни на столько нет. И вы меня в этом обвинить не можете. Мне из-за вас чуть башку не сломали — в то время как вы давали интервью в свободных странах, — все госинституты страны. Это я вам в счет не вписываю, это мое личное дело, как я себя веду в той или иной ситуации. Но я говорю к вопросу, к моему тезису о том, что у меня корысти нет. Мне и здесь сейчас находиться корысти нет. Я не самый большой поклонник того, чтобы вы приходили, не приходили. Я вообще считаю, что все это ерунда, между нами говоря. Я и ребятам сказал жесткие слова по поводу того, что это труппа развалившаяся, по-другому, по-человечески. Но и вы, извините, который научили меня так разговаривать, как я позволяю себе, вы меня научили смотреть прямо в глаза, а не прятать глаза. Вы меня научили, а теперь я вас не узнаю. Не узнаю.

(Аплодисменты.)

Габец. Простите, Юрий Петрович. Я 15 лет работаю в театре и достаточно много работаю в спектаклях, которые вы поставили. И ценю свою работу в этом театре, очень горжусь тем, что я работаю в этом театре. И поэтому я говорю сейчас. Дорогой Юрий Петрович, то, что сегодня мы собрались, и то, что вы называете юридически неправомочным, это ваше непонимание того, что мы живем в другой стране.

(Любимов смеется.)

Того, что эти люди, которые сидят сейчас в зале, могут иметь собственное, отличное от чьего-либо мнение, что они могут захотеть собраться на общественных началах и подумать о том, как они будут защищать свои социальные права. Ничего страшного в этом нет. Ведь это происходит не до того, а после того, как единогласно на собрании ваши полномочия художественного руководителя были подтверждены. Этот коллектив, принимая устав театра, единогласно проголосовал за единоначалие и за ваши права художественного руководителя. Этот коллектив сделал все возможное, чтобы вы могли приезжать сюда тогда, когда вам это удобно, и делать то, что вам хочется и с кем хочется, по вашему выбору — привозить сюда других актеров из других стран — пожалуйста. Но этот вопрос, который сегодня решается, он очень прост. Обычные люди, которые много лет проработали в этом театре — все по-разному, кто больше, кто меньше. Все они обеспокоены тем, что происходит в нашей стране, и тем, что может произойти и с нами, хотят организоваться в общественное объединение без каких-либо далеких идей, кроме одной — мы хотим попытаться стать юридическими лицами, чтобы мочь защищать свои права. И тут никаких полномочий чьих-либо, кроме самого желания тех людей, которые тут собрались, не нужно — так записано в российских законах, которые, может быть, вы не прочитали, может быть, вам о них не рассказали. Но вот здесь сидит консультант советника президента Ельцина. Это Игорь Владимирович Сафоев. Юрий Петрович, познакомьтесь, пожалуйста, с ним.

Любимов (Сафоеву). Добрый вечер!

Габец. Может быть, у вас будут вопросы по законодательству, по поводу наших или ваших прав. Не надо нас обвинять в том, чего мы не совершали. Перестаньте с нами общаться по телефону, на другом конце которого Борис Алексеевич Глаголин или несколько избранных товарищей. Признайте за нами право быть людьми, которые 27 лет кто меньше, кто больше здесь работают.

Любимов. Что я дезинформирован — это мне всегда говорил Виктор Васильевич Гришин и его помощник Бугаев.

Губенко. Вы позвольте мне на правах ведущего актера, вашего любимого актера, сказать несколько слов.

87-й год. Ребята просят меня взять театр, сознавая, что я ничто по сравнению с вами как режиссер, тем более театральный. Я беру этот театр, бьюсь головой о Политбюро, в котором сидят Лигачев, Громыко — шесть человек из старого Политбюро. Единственный человек, который перевесил чашу в пользу вашего возвращения, был Михаил Сергеевич Горбачев. Это так. Далее. Никто вас не тянул за руку приезжать сюда 8-го числа в качестве моего гостя, когда полтора года я бился головой о Политбюро и наконец-то получил это высочайшее по тем временам соизволение. Вы растоптали те десять дней нашего счастья, которое мы все испытывали и вместе с нами вся театральная общественность. После этого я беру театр, восстанавливаю все ваши спектакли, исключительно, с огромным уважением относясь к вашему замыслу. Мы вводим в спектакль «Владимир Высоцкий» вас лично, ваш голос, расширяем тему вашего отсутствия, мы делаем все, чтобы воздействовать на общественное сознание, чтобы вы вернулись.