Николай Пустынцев - Сквозь свинцовую вьюгу

Траншея наполнилась бойцами-пехотинцами. Уцелевшие фашисты отчаянно сопротивляются. Завязывается рукопашная схватка. Стон, лязг, хруст. Гитлеровцы не выдерживают штыкового удара и в панике покидают окопы.

Наши стрелки преследуют их.

...В скорбном молчании стоим вокруг Опарина. На его груди, на маскхалате, видно маленькое пулевое отверстие.

Вспоминается короткая фронтовая жизнь Вани. Нерасторопного, мешковатого, его с неохотой брали на задания, частенько подтрунивали над его аппетитом, а когда пришло время, Ваня не раздумывая отдал свою жизнь за командира.

Да, здесь, на передовой, в бою, в человеке проверяется все: его стойкость и мужество, его преданность Отчизне. Кажется, пришел сюда совсем обычный, ничем не примечательный человек со своими слабостями, недостатками. Но вот наступает решительная минута, и все ненужное, мелочное, словно шелуха, спадает с него, и перед вами — настоящий герой, солдат.

Я был свидетелем необычайного взлета души человека, проявления подлинного мужества, самоотреченности. Сколько лет прошло, а я и сейчас во всех деталях помню и вижу схватку в траншее! Как сложна духовная жизнь человека! Как опрометчиво поступает тот, кто говорит, что «видит человека насквозь с первого взгляда». Особенно вредна торопливость в суждении о людях для нас, педагогов. Сколько таких увальней, как Ваня Опарин, нерасторопных, на первый взгляд слабохарактерных, встречает учитель! И теперь, когда мне нужно сделать о каком-либо ученике окончательный вывод, я вспоминаю Ваню Опарина и останавливаю себя...

Из-за поворота траншеи показался Давыдин. Правой рукой он держал за шиворот долговязого гитлеровца, бледного, испуганного, левой сжимал автомат.

— Хотел из окопа драпать, — кивнул он на пленного, — на бруствере сцапал. Еле удержал. Пинаться вздумал.

На рукаве у гитлеровца, захваченного Давыдиным, эмблема — череп и скрещенные под ним кости.

— Вельхес регимент? [2] Какого полка? — спрашиваю пленного.

Тот молчит, настороженно оглядывается вокруг. От него нестерпимо несет потом и нестиранным бельем. Давыдин ругается:

— Псиной воняет... А Россию хотел завоевать, гад!

Бойцы с любопытством осматривают пленного. Самый обыкновенный солдат-фронтовик, грязный и вшивый, заросший рыжей щетиной. И совсем небольшой физической силы. Грудь узкая, цыплячья. Тряхни такого покрепче — и дух вон. Мне даже становится смешно и немного досадно, что я когда-то боялся их, вот таких, как этот, вшивых завоевателей. Не их, точнее, а смерти, но ведь это все равно: смерть посылали они. И я невольно перевел взгляд на разведчиков: все они, как на подбор, крепкие, закаленные физически и резко отличаются от этого фашистского ублюдка.

Бой окончен. Атака увенчалась успехом.

С пленным направляемся в роту. Опарина бережно несем на носилках. Мы похоронили его в своем обжитом бору, у подножия одной из сосен. Громко и грозно прозвучали прощальные залпы из автоматов. Лейтенант первым бросил в могилу горсть земли. Под сосной вырос невысокий печальный холмик с деревянным обелиском...

Отгремят жестокие бои. Пройдут годы. Травой зарастут траншеи, пулеметные гнезда. И может быть, здесь, в сосновом бору, раскинется пионерский лагерь, зазвенят веселые ребячьи голоса. Скромная могила солдата всегда будет напоминать детям о том, как в кровавых боях с фашизмом их отцы и старшие братья защищали свободу и независимость своей Родины, свободу и счастье своих детей и грядущих поколений.

Сегодня я, как ротный политбеседчик, вместе с Сашей Трошенковым выпустил боевой листок, посвященный героическому подвигу Вани Опарина. Саша отыскал в своем альбоме портрет Вани и перерисовал его в боевой листок. Получилась волнующая картина: наш Ваня со своей милой улыбкой, с ямочками на щеках, как живой, смотрел на ребят.

Я предложил обвести портрет траурной рамкой, но Саша воспротивился.

— Зачем этот траур? — сказал он. — Ваня погиб героем. И в памяти нашей он навсегда останется живым.

Вечером нас собрал старший политрук.

— Есть предложение, — сказал он, — написать письма на родину Вани. Одно пошлем матери, другое — в колхоз, в сельсовет. Пусть узнают односельчане о подвиге их земляка. Попросим увековечить память о герое, может быть, назвать одну из улиц в родном селе его именем.

На другой день оба письма были отправлены в далекую Сибирь.

...Сегодня фашисты особенно нервничают. Дался же им наш сосняк. Через каждые пятнадцать минут слышится противный свист. Снаряд врезается в самую гущу сосен, совсем близко от наших окопчиков. Сильный взрыв потрясает окрестности.

Но в роте к обстрелам привыкли. Жизнь идет своим чередом. Вот, растянувшись под сосной, что-то пишет на четвертушке бумаги Давыдин. У него сегодня превосходное настроение: писарь вручил ему письмо. Незаметно подхожу сзади.

— Наверное, от зазнобы?

Лицо Давыдина светлеет:

— И ведь что, паря, задумала Нинка-то моя. — Он тычет пальцем в сложенный треугольником листок. — Как уходил на фронт, она в ту пору буфетчицей в чайной работала. А нынешней весной ее в колхоз направили. На тракторные курсы откомандировали. Выучится — трактористкой будет. Вот девка — чистый огонь!

Файзуллин, усевшись на дно окопчика, поет песню. Ягодкин, лихо заломив набок пилотку, сражается в домино. До меня долетают звук костяшек и отрывистые возгласы играющих.

С каждым днем разведчики действуют все смелее и отважнее, особенно Саша Трошенков. На передовой он с первых дней прочно вошел в число наиболее активных и бесстрашных солдат. Бывало, пойдут разведчики на наблюдение, изберут свой НП, а Саше все не терпится, хочется поближе подползти к фашистам, все лучше высмотреть, разузнать. И сведения из его наблюдательного пункта всегда были лучшие, наиболее достоверные и поэтому наиболее ценные.

Однажды за свою пытливость и любознательность он едва не поплатился жизнью: немцы заметили его, дали очередь. Пули в двух местах пробили пилотку, одна вскользь прошла по темени, вырвала кожу. Пришлось ему несколько дней проваляться в медсанбате. После кто-то из бойцов сказал:

— Эх, Сашка, не сносить тебе головы. Уж больно ты настырный. Прямо к гитлеровцам в логово прешься.

В ответ Саша только рассмеялся:

— Ничего не поделаешь. Разведчику рисковать положено.

С каждым днем все ожесточеннее бои. Не утихает артиллерийская канонада. С наступлением темноты небо — в красных сполохах огня.

Уже сентябрь. Моросит холодный дождь. Низко над землей плывут лохматые тучи. Самое подходящее время для действий разведчиков.

Сегодня днем в землянку командира роты прибыл связной из штаба. И вскоре всем стало известно: ночью предстоит поход за «языком».