Гай Гибсон - Бомбы сброшены!

Вскоре спидометр показал уже 600 км/час! Было ясно, что я пикирую почти под прямым углом. Светящиеся цифры на альтиметре мелькали с угрожающей скоростью. 2100 метров… 2000 метров… 1800 метров… 1600 метров… 1500 метров… 1400 метров… 1300 метров… При такой скорости через несколько секунд мы врежемся в землю, и все будет кончено. Я весь взмок, влага ручьями бежала по спине. Это дождь или слишком жарко? 1200 метров… 1000 метров… 750 метров… 550 метров… 450 метров… Стрелка альтиметра летела вниз, как топор палача. Наконец мне удалось как-то успокоить большинство приборов, хотя ручка управления подавалась слишком туго.

Это значило, что я продолжаю лететь к земле. Стрелка указателя вертикальной скорости по-прежнему упиралась в ограничитель. Все это время мы летели в полной темноте. Лишь призрачные отблески молний мелькали во мраке, что делало полет по приборам еще более трудным. Я рвал ручку обеими руками, чтобы заставить самолет выйти из пике и перейти в горизонтальный полет. 450 метров… 350 метров!.. Кровь бухала в висках, у меня даже перехватило дыхание. Что-то внутри нашептывало: лучше прекратить борьбу с неодолимой силой стихии. Зачем мучиться? Все мои усилия напрасны. Но тут меня словно током ударило. Альтиметр остановился на цифре 200! Стрелка слегка покачивалась, словно тоже была измучена до предела. Но это означало, что мы в любой момент можем врезаться в землю, так как высота была слишком мала. Нет, снова медленно поползла вниз… Жуткий удар. Все, кончено. Я мертв… По крайней мере, я так подумал. Мертв? Но тогда я не смог бы думать! Кроме того, я продолжал слышать шум мотора. А вокруг стояла та же самая темнота, что и раньше. Внезапно в наушниках возник невозмутимый голос Шарновского. Он спокойно сообщил:

«Похоже, что мы во что-то врезались, герр обер-лейтенант».

Ледяное спокойствие, с которым Шарновский это произнес, лишило меня дара речи. Но одно я теперь знал точно: мы все еще в воздухе. И когда я это понял, я снова сосредоточился. Хотя я дал полный газ, скорость ничуть не увеличилась, но зато альтиметр показал, что я начал набирать высоту. Пока этого было достаточно. Компас показывал точно на запад, не так уж плохо. Оставалось только надеяться, что он все еще работает. Я пристально уставился на приборы и напряг всю силу воли, стараясь загипнотизировать их. Ведь от них зависело наше спасение! Мне приходилось давить на ручку управления изо всех сил, иначе шарик авиагоризонта норовил удрать куда-то в сторону. Самолетом надо было управлять крайне осторожно, словно он был живым существом. Я должен был брать его лаской, словно заартачившуюся лошадь. Совершенно некстати вдруг вспомнился герой Карла Мая — Верная Рука, со своей старой клячей.

Шарновский прервал мои размышления:

«У нас в крыльях две дыры, а из них торчат ветки дерева. Мы также потеряли большой кусок одного элерона и посадочный закрылок».

Я осмотрелся и увидел, что мы пробили нижний слой туч и теперь летим над ними. Мы снова видели солнце! Я обнаружил, что Шарновский был совершенно прав. В обоих крыльях зияли огромные дыры, из которых высовывались какие-то зеленые веники. Про элерон и посадочный закрылок лучше было не говорить. Теперь я начал понимать, что происходит. Огромные пробоины вызвали потерю скорости, это же объясняет и потерю управляемости. Сколько еще сможет протянуть отважный Ju-87? По моим расчетам, мы находились над русской территорией примерно в 30 милях от линии фронта. Теперь и только теперь я вспомнил о своих бомбах. Я сбросил их, и лететь сразу стало легче. Обычно во время каждого вылета мы сталкивались с вражескими истребителями. Сегодня меня может сбить любой из них. Но меня спасли густые тучи, я никого не встретил. Наконец я пересек линию фронта и оказался неподалеку от нашего аэродрома.

Тут я предупредил Шарновского, чтобы он был готов выпрыгнуть с парашютом сразу, как только я обнаружу, что самолет полностью потерял управление. Я попытался восстановить в памяти те чудеса, которые продлили мне жизнь: началась буря; я сумел восстановить управление самолетом, находясь у самой земли. Именно в этот момент я пролетел над березовой рощей или между двумя отдельными березами. Именно тогда мои крылья украсили два веника. Мне еще чертовски повезло, что пробоины пришлись аккуратно по серединам крыльев, а пропеллер остался цел. В ином случае самолет обязательно потерял бы остойчивость и через пару секунд врезался бы в землю. Сохранить остойчивость и управляемость после такой передряги и дотянуть до своего аэродрома не мог никакой другой самолет, кроме Ju-87.

Обратный полет для моих возбужденных нервов показался слишком долгим, но наконец впереди я увидел Штольцы. Напряжение начало отпускать меня, и я снова расправил плечи. В Штольцах базировались наши истребители, и вскоре мы будем на своем аэродроме.

«Шарновский, ты должен будешь выпрыгнуть над аэродромом».

Я не представлял, как выглядит мой самолет с земли, или как дыры в крыльях повлияют на посадочные характеристики машины. Теперь следует избегать ненужных жертв.

«Я не прыгну. Вы сядете нормально, герр обер-лейтенант», — ответил он почти совершенно спокойно. Что можно было возразить на это?

Аэродром уже находился под нами. Я смотрел на него новым взглядом, он казался мне гораздо более гостеприимным, чем ранее. Здесь мой «Юнкерс» найдет заслуженный отдых, здесь я встречу товарищей, увижу знакомые лица. Где-то в кармане комбинезона лежит только что полученное из дома письмо. Что там пишет моя мать? Сын должен читать письма матери сразу, как только их получает, и читать внимательно.

Личный состав группы выстроен с какой-то целью. Может быть, летчики готовятся к новому вылету? В этом случае мне следует поторопиться. Строй сломался, пилоты высыпали на летное поле и смотрят на мой самолет. Я приготовился садиться и, чтобы не рисковать слишком сильно, выполнил посадку на довольно большой скорости. После длинного пробега самолет остановился. Наконец я был в безопасности. Некоторые летчики бежали рядом с моим самолетом последнюю сотню метров. Я выбрался из самолета. То же самое сделал и Шарновский, не теряя безразличного вида. Наши товарищи столпились вокруг нас и потащили за собой. Я протолкался сквозь толпу встречающих и отрапортовал командиру:

«Обер-лейтенант Рудель вернулся из полета. Имел летное происшествие — коснулся земли в районе цели. Самолет неисправен».

Штеен улыбнулся и пожал нам руки. Потом он покачал головой и пошел к штабной палатке. Разумеется, нас пришлось в деталях описать наш полет всем остальным. Они сообщили, что командир построил эскадрилью для произнесения прощальной речи:

«Обер-лейтенант Рудель и его стрелок попытались сделать невозможное. Они попытались атаковать цель, спикировав сквозь грозу, и встретили свою смерть».