Владимир Голяховский - Американский доктор из России, или История успеха

С тех пор экзамен усложнился — вопросы и ответы даются не на бумаге, а на экране компьютера; экзаменующиеся сидят перед компьютерами и стрелкой «мышки» отмечают ответы. Сложность вопросов тоже возрастает с углублением научных знаний.

Подсчитано: чтобы сдать экзамен, надо знать около десяти тысяч ответов. Это стандарт знаний для американских докторов, и каждый, кто собирается работать врачом в Америке, должен соответствовать этому стандарту. Правильно ответить на все вопросы не может никто; сдавшим экзамен считается тот, кто ответил на более чем 50 процентов вопросов. От этого зависит и оценка: от 75 до 100 баллов. Правда, 100 баллов опять-таки не получает никто, максимум — 90, и то редко.

С этими 10 000 вопросов в мозгах я жил все последние годы. Без них, лежащих в моей сумке или в кармане, я не выходил из дому, каждый день их зубря в редкие свободные минуты. Настал день, когда я попросил Френкеля дать мне неделю отдыха на подготовку.

— Владимир, о чем ты говоришь! Мы все заинтересованы, чтобы ты скорее получил лицензию и начал частную практику. К нам поступает все больше русских иммигрантов. Когда ты получишь лицензию, мы отдадим тебе их всех и создадим при нашем госпитале первую специальную русскую клинику.

И вот в громадном зале Центра конгрессов имени сенатора Джавица собралось около трехсот врачей-иммигрантов из Индии, Пакистана, Филиппин, Польши, Румынии, Греции и, конечно, СССР. Посмотрев на эту разноликую массу не просто беженцев, но представителей самой важной в мире профессии, можно было понять, как трагично устроен сегодня наш мир и как щедро Америка принимает к себе обделенных. А ведь здесь была только нью-йоркская часть новых американцев; по всей стране FLEX одновременно сдавали тысячи иммигрантов.

Даже для молодых людей вынести напряжение такого экзамена физически трудно. В полной тишине зала необходимо так сосредоточиться на вопросах, что энергия всего организма сводится к сидению в напряженно-скованном положении, как в скульптуре Родена «Мыслитель». Глаза прикованы к листу бумаги, отвести их в сторону нельзя ни на секунду. Нейроны коры мозга работают так быстро, что в них происходит настоящая буря электробиохимических реакций; начинаешь ощущать, как вспыхивают и гаснут бесчисленные связи нейронов, и уже через час от этих вспышек мозг начинает распухать.

К концу каждой части сдающие один за одним встают и сдают свои буклеты проктору. Если остается время, можно, вернуться к вопросам и быстро проверить ответы. Но лучше этого не делать — иногда можно начать сомневаться и в результате переправить ответ на ошибочный. Первое впечатление всегда вернее.

Первыми обычно заканчивали молодые индусы, они теоретически подготовлены лучше других, потому что учились на английском языке и по американским учебникам. Славяне сдавали буклеты последними, их затрудняло слабое знание английского и слабая подготовка в медицинских институтах. И я был среди славян.

Когда я вышел с экзамена, облегчение тоже не наступило.

Мозг все еще продолжал вспоминать вопросы, на которых ты споткнулся, и анализировать ответы: правильный или неправильный? правильный или неправильный?

Дома Ирина тревожно заглядывала мне в глаза и угощала вкусным обедом. Вяло пережевывая пищу, я рассказывал ей о своих ошибках, она сочувственно слушала. Потом осторожно спросила:

— Но как ты все-таки думаешь, сдал или не сдал?

— Мне кажется… может быть… сдал… но я не уверен.

А уверенным стать можно только когда придет результат — через полтора-два месяца.

Единственное, что нас обоих успокаивало, — это запланированный через месяц наш первый отпуск. Мы купили путевки на поездку по островам Британии. Мечта о предстоящем отдыхе грела нас с Ириной.

Назавтра, придя на работу, я попал прямо на операцию. Френкель вежливо поинтересовался моим впечатлением от экзамена, а резиденты ничего не спросили, только сказали:

— Наконец ты здесь!..

Что ж, я уже делал эти операции, когда они еще, как говорится — под стол пешком ходили. Освоение разных операций требует много времени от хирурга, все достается опытом. И не все операции одинаково даются разным докторам. Как в искусстве есть мастера разных видов исполнения, так и в хирургии есть специалисты разных операций. Все, что делается руками, все индивидуально — может быть ремеслом, но может стать и искусством. И в хирургии тоже много ремесла и ремесленников. Но в отдельных руках и в отдельных операциях хирургия — это искусство особого сложного вида.

И начались обычные будни хирурга: обходы, перевязки, операции. Теперь всего этого стало еще больше, потому что в госпитале лежало много жертв армянского землетрясения. Пока я сдавал экзамен, деятельный Кахановиц сумел организовать полет в Армению на специально зафрахтованном самолете и привез оттуда десятки покалеченных детей. Мне надо было помогать ему.

Все чаще стали поступать к нам русские иммигранты. В тот год их приехало в Нью-Йорк семнадцать тысяч, а в предыдущем было всего пять.

Нью-йоркская организация новых американцев (НАЙАНА) направляла их к нам, зная, что я — единственный русский ортопед, и мне целыми днями приходилось уделять им много внимания и времени — переводить и объяснять. Обстановка американского госпиталя, непонятная им речь — все для них было новое и настораживающее, все вызывало волнение и недоверие.

Некоторые привозили с собой рентгеновские снимки такого плохого качества, что на них ничего нельзя было видеть. У многих были плохие результаты русских операций. Ясно было, что это отражало отсталость и бедность советской хирургии оснащением аппаратурой и инструментами. Я еще помнил, как мне самому бывало там трудно оперировать без достаточного набора инструментов. Но американские доктора просто не представляли себе такой бедности и не переставали спрашивать:

— Владимир, что же это за медицина в России? Как могут хирурги так неграмотно оперировать? Ведь после таких операций пациенты могут их засудить.

— Медицина, конечно, отсталая. Но у них большой недостаток инструментальной техники. А к тому же в России нет закона судить докторов за ошибки.

— Нет такого закона? Ну, это их счастье, — комментировали они.

А русские пациенты от непонимания и страха, не знали — могут ли доверять американским хирургам. Если необходима была операция, они буквально хватали меня за рукава:

— Доктор, миленький, ой!.. Я вас умоляю — не отдавайте меня американцу!.. Ой, делайте операцию сами!.. Ой, я только вам доверяю!..

— Но я не ваш доктор. А ваш американский доктор — прекрасный опытный хирург.

— Ой, доктор, ради бога!.. Ой, я вас умоляю!..

Я обещал, что буду на операции. А обманывать больного — это профессиональный грех. И я все чаще после своей работы ассистировал нашим докторам. Для моей будущей практики это было полезно: если я помогал другим учиться на илизаровских операциях, то на этих операциях я многому учился у других хирургов. Особенно при переделке русских операций — в хирургии это называется «ревизия». А переделывать операции намного сложней, чем делать их в первый раз.