Владимир Голяховский - Американский доктор из России, или История успеха

Там жил мой знакомый хирург, который совершенствовался в нашем госпитале. Узнав, что я собираюсь приехать, он пригласил меня сделать первую на острове илизаровскую операцию и прочитать лекцию сотрудникам госпиталя.

Мы с Ириной купались, загорали и осматривали остров. Но одновременно я готовился к операции. Моим пациентом был мальчик двенадцати лет с укорочением одной ноги. Четырехэтажный госпиталь был прекрасно оборудован — просто небо и земля по сравнению с госпиталем в Каракасе. Весь штат обучался в Голландии, по-английски многие говорили даже лучше меня. Я ожидал, что может не найтись всех нужных мне инструментов, но, к моему изумлению, там оказался полный набор для илизаровской операции.

— Откуда у вас эти инструменты?

— Узнав о вашем приезде, мы заказали их в Голландии.

Много раз я наблюдал хирургов-визитеров, и самому приходилось бывать приглашенным хирургом в разных странах — в Германии, Италии, Гватемале, Панаме, Индии. Оперировать в чужом месте всегда более ответственно. В операционной своего госпиталя все друг к другу привыкли, ты знаешь всех, и все знают, чего от тебя ожидать. В чужом госпитале, особенно в другой стране, хирургу надо не только сделать операцию, но и суметь произвести впечатление — он просвечивается, как рентгеном, многими парами глаз. По-человечески легко поддаться искушению «показать себя». Некоторые визитеры напускают на себя слишком большую важности, другие, наоборот, чрезмерно много шутят. Лучше всего — не напускать на себя важность, избегать красивых фальшивых жестов и не говорить лишних слов. Нет ничего правильнее, чем держать себя просто, быть естественным. А в непривычной обстановке быть естественным как раз трудней всего. Я бы сравнил хирурга-визитера с дирижером, приглашенным дирижировать чужим оркестром в чужой стране: ему тоже нужно с одной-двух репетиций отыграть концерт так, чтобы остались довольны и музыканты, и публика. Но музыканты хотя бы играют по нотам, и дирижер имеет репетиции, а у хирурга нет ни того, ни другого.

Должен признаться, что я очень люблю Голландию. Мы были там два раза, объездили всю страну и сразу в нее влюбились. Видя на Арубе высокий стандарт голландской культуры и поведения, я стремился провести операцию на самом высоком уровне. Кажется, мне это удалось. Когда я вышел из операционной, мне аплодировали. Потом в своем кабинете хирург вручил мне конверт с тысячей долларов:

— Я знаю, что в Америке вы получили бы гораздо больше, но примите это от нас в знак благодарности за обучение.

Вежливо и корректно — ничего не скажешь!

Он пригласил нас с Ириной вечером в ресторан. Перед входом стоял огромный темнокожий швейцар в белом форменном костюме. Широко улыбаясь, он величественным жестом открыл пред нами дверь. Зал ресторана был роскошно обставлен и убран цветами. Кроме нас и хирурга с женой-голландкой в компанию входили анестезиолог с мужем судьей, оба голландцы (жили они там уже тридцать лет), и операционная сестра с мужем, смуглые местные уроженцы. Вина и блюда — самые изысканные: нам подали черепаховый суп и жаркое из хвостов кенгуру, доставленных на самолете из Австралии. За обедом выяснилось, что анестезиолог от нечего делать самостоятельно выучила пять языков и теперь изучает русский. Подивившись, я признался, что люблю Голландию и считаю голландцев едва ли не самой лучшей нацией в мире.

— Да? Интересно, почему?

— Общаясь с голландцами, когда мы там были, я видел, какие они все спокойные, справедливые и работящие. Мне запомнилась их пословица: «Бог создал землю, но Голландию сделали голландцы». И это верно: ведь они своими руками отвоевали свою небольшую страну у моря. И теперь на Арубе я увидел то же самое и убедился, какое благотворное влияние оказала Голландия на ваш остров.

Наполеон говорил, что судьба — слово, не имеющее определенного значения, поэтому оно так утешительно. Я не верю в судьбу, не подвержен мистицизму и никогда не прислушивался к предсказаниям гадалок. Но однажды в юности, когда я был школьником, знакомая молодая гадалка-любительница взглянула на мою ладонь и воскликнула:

— О, у тебя очень интересная и необыкновенная линия жизни!

— Чем она необыкновенная?

— Да, да, смотри — у тебя двойная линия. Ты проживешь две жизни.

Я фыркнул:

— Какая чушь! Что значит — две жизни?

— Ну, я не знаю, это просто написано на твоей ладони. Может, за свою жизнь ты сумеешь все прожить два раза.

Почти пятьдесят лет я об этом не думал, но, вернувшись с Арубы, вдруг вспомнил. Когда рано утром я пришел в кабинет, то увидел на столе поверх разобранной Изабеллой почты письмо от президента Нью-Йоркского университета: он поздравлял меня со званием профессора ортопедической хирургии.

Я перечитывал письмо и думал: ровно двадцать лет назад, в 1972 году, я получил звание профессора в Москве. Это было через двадцать лет после окончания института. И вот прошел новый двадцатилетний цикл, и я опять стал профессором.

Вот ведь какая судьба — и как сбылось предсказание гадалки! Когда живешь в другой стране, особенно в такой, как Америка, прошлые заслуги не учитываются — всего надо достигать снова. И вот получилось, что второй раз в жизни я прошел полный докторский путь и снова стал профессором, добился самого высокого признания в своей специальности. Я не знал в Нью-Йорке никого из русских хирургов-иммигрантов, кто удостоился бы такой чести.

Когда пришла Изабелла, я уже был в операционной. Но позднее в тот день я принес в кабинет Виктора бутылку шампанского, позвал туда ее, Леню Селю, Мошела, Питера Фераро и еще нескольких близких сотрудников. Виктор мастерски открыл бутылку и сказал тост. В Америке не говорят пышные тосты, а только адресуют бокал вина тому, за кого поднимают. Такой «американский тост» возгласил и он:

— За Владимира!

Когда все выпили и уже разговорились, он добавил:

— Владимир заслужил эту честь. Он был русский профессор, а теперь еще и американский, причем в нашем госпитале — всего второй профессор Нью-Йоркского университета после меня.

— Знаешь, Виктор, что я подумал? — когда я уезжал из России, мои друзья спрашивали меня — надеюсь ли я опять стать профессором в Америке? Я даже удивлялся их вопросу, такая идея казалась мне абсолютно абсурдной.

— Почему? Тебе на роду было написано быть профессором, где бы ты ни жил.

Я подумал, что это моя мама предсказала мне такую судьбу — тогда, в Казани.

В Америке для получения профессорского титула нужны три рекомендации авторитетных ученых. Одну рекомендацию прислал по возвращении в Москву Илизаров. Я был очень тронут этим актом дружбы. Хотя Гавриил всегда был скуп на похвалы, но в том письме он меня даже перехвалил. Илизаровская рекомендация ценилась высоко, но были нужны еще две. Вторую дал мне профессор Колумбийского университета Майкл Розен, третью — профессор Городского Университета Нью-Йорка Роберт Лернер, мой бывший шеф.