Иван Солоневич - Россия в концлагере

- И от нас ничего не останется?

- И от вас ничего не останется. Разве только что-нибудь побочное и решительно ничем не предусмотренное.

Чекалин усмехнулся устало и насмешливо,

- Ну, что ж. Выпьем что ли хоть за не предусмотренное. Не останется, вы говорите. Может быть и не останется. Но если что-нибудь в истории человечества и останется, так от нас, а не от вас. А вы на земле проживете, как черви слепые живут. Ни сказок про вас не расскажут, ни песен про вас не споют.

- Ежели говорить откровенно, так насчет песен мне в высокой степени плевать. Будут обо мне петь песни или не будут, будут строить мне монументы или не будут, мне решительно все равно. Но я знаю, что монумент - это людей соблазняет. Каким-то таинственным образом, но соблазняет. И всякий норовит взгромоздить на свою шею какой-нибудь монумент. Конечно, жить под ним не очень удобно, зато - монумент! Но строить его на своей шее и своей кровью? Чтобы потом какая-нибудь скучающая и уж совсем безмозглая американка щелкала своим кодаком сталинские пирамиды, построенные на моих костях - это уж извините. В эту игру я по мере моих возможностей играть не буду.

- Не вы будете играть, так вами будут играть.

- В этом вы правы. Тут крыть нечем. Действительно, играют. И не только мною. Бот поэтому-то милостивые государи, населяющие культурный и христианский мир в двадцатом веке после Рождества Христова и сели в лужу мировой войны, кризиса, коммунизма и прочего.

- Вот поэтому-то мы и строим коммунизм.

- Так сказать, клин клином.

- Да, клин клином.

- Не очень удачно. Когда один клин вышибают другим, то только для того, чтобы в конечном счете вышибить их оба.

- Вот мы и вышибем всякую государственность. И построим свободное человеческое общество.

Я вздохнул. Раз говор начинал приобретать скучный характер. Свободное человеческое общество.

- Я знаю, вы в это не верите.

Чекалин как-то неопределенно пожал плечами.

- Вы, конечно, церковной литературы не читали? - спросил я.

- Откуда?

- Напрасно. Там есть очень глубокие вещи. Вот, например, это и к вам относится: «Верю, Господи, помоги неверию моему».

- Как, как вы сказали?

Я повторил. Чекалин посмотрел на меня не без любопытства

- Сказано крепко. Не знал, что попы такие вещи говорить умеют.

- Вы принадлежите к числу людей, которые не то, что верят, а скорее цепляются за веру, которая когда-то, вероятно, была. И вас все меньше и меньше. На смену вам идут Якименки, которые ни в какой рай не верят, которым на все, кроме своей карьеры, наплевать и для которых вы, Чекалин, как бельмо на глазу. Будущего не знаем ни вы, ни я. Но пока что процесс революции развивается в пользу Якименки, а не в вашу пользу. Люди с убеждениями, какими бы то ни было убеждениями, сейчас не ко двору. И вы не ко двору. На всякие там ваши революции, заслуги, стаж и прочее Сталину в высокой степени наплевать. Ему нужно одно - беспрекословные исполнители.

- Я вовсе и не скрываю, что я, конечно, одна из жертв на пути к социализму.

- Это ваше субъективное ощущение. А объективно вы пропадете потому, что станете на пути Якименко, на пути аппарата, на пути сталинскому абсолютизму.

- Позвольте, ведь вы сами говорили, что вы монархист, следовательно, вы за абсолютизм.

- Самодержавие не было абсолютизмом. И кроме того, монархия не непременно самодержавие. Русский же царь, коронуясь, выходил к народу и троекратно кланялся ему в землю. Это, конечно, символ, но это кое-что значит. А вы попробуйте вашего Сталина заставить поклониться народу, в каком угодно смысле. Куда там к черту. Ведь, это вождь. Гений. Полубог. Вы подумайте только, какой жуткий подхалимаж он около себя развел. Ведь, вчуже противно.

- Да. Но Сталин - это наш стержень. Выдернули царя - и весь старый строй пошел к черту. Выдерните теперь Сталина, и вся партия пойдет к черту. У нас тоже свои керенские есть. Друг другу в глотки вцепятся.

- Позвольте, а как же тогда с массами, которые, как это… беззаветно преданные?

- Послушайте, Солоневич, бросьте вы демагогию разводить. При чем здесь массы? Кто и когда с массами считался? Если массы зашебаршат, мы им такие салазки загнем! Дело не в массах. Дело в руководстве. Вам с Николаем Последним не повезло - это уж действительно не повезло. И нам со Сталиным не везет. Дубина, что и говорить. Прет в тупик полным ходом.

- Ага, - сказал я. - Признаете.

- Да, что уж тут. Германскую революцию проворонили. Китайскую революцию проворонили. Мужика ограбили. Рабочего оттолкнули. Партийный костяк разгромлен. А теперь, не дай Бог, война. Конечно от нас ни пуха, ни пера не останется. Но не много останется и от России вообще. Вот вы о третьей революции говорили. А, знаете ли вы, что конкретно означает третья революция?

- Приблизительно знаю.

- Ой ли? Пойдет мужик колхозы делить - делить их будет, конечно, с оглоблями. Восстанут всякие петрюры и махно. Разведутся всякие кисло-капустные республики. Подумать страшно. А вы говорите, третья революция. Эх, взялись за гуж - нужно тянуть, ничего не поделаешь. Конечно, вытянем ли, очень еще не известно. Быть может, гуж окажется и действительно не под силу.

Чекалин заглянул в свою плошку, потом в бутылку и, ничего там не обнаружив, молча опять полез под кровать в чемодан.

- Не хватит ли? - сказал я с сомнением.

- Плюньте, - отвечал Чекалин тоном, не допускающим возражений. Я и не стал допускать возражений- Чекалин пошарил по столу.

- Где это мой спутник коммуниста? Я передал ему штопор. Чекалин откупорил бутылку, налил стакан и плошку, мы хлебнули по глотку и закурили. Так мы сидели и молчали. По одну сторону стола с бутылками (общероссийская надпартийная платформа) - каторжники контрреволюционер, по другую - чекист и коммунист. За окном выла вьюга. Мне лезли в голову мысли о великом тупике - то фраза Маяковского о том, что «Для веселия планета наша плохо оборудована», то фраза Ахматовой «Любит, любит кровушку русская земля». Чекалину, видимо, тоже что-то лезло в голову. Он допил свою плошку, поднялся, стал у окна и уставился в черную вьюжную ночь, как бы пытаясь увидеть там какой-то выход, какой-то просвет.

Потом он снова подошел к столу, снова налил наши сосуды, медленно вытянул пол плошки, поставил на стол и спросил:

- Скажите, вот насчет того, что царь кланялся народу, это в самом деле или только выдумано?

- В самом деле. Древний обряд.

- Интересно. Пожалуй, наше, как вы это говорите, «уважаемое заведение» не очень правильно оценивает настоящую опасность. Может быть, опасность вовсе не со стороны эсеров и меньшевиков. Помню, это было, кажется, в прошлом году. Я работал в Сиблаге около Омска. Прошел по деревням слух, что какая-то великая княжна где-то в батрачках работает. - Чекалин снова передернул плечами. - Так все колхозы опустели, мужик попер на великую княжну смотреть. Да. А кто попрет на социалиста? Чепуха социалисты, только под ногами путались и у нас и у вас. Да, но напутали много. Теперь, черт его знает. В общем, что и говорить. Очень паршиво все это. Но вы делаете одну капитальную ошибку. Вы думаете, что когда нам свернут шею, станет лучше. Да, хлеба будет больше. Эшелонов - не знаю. Ведь, во всяком случае миллионов пять будут драться за Сталина. Значит, разница будет только в том, что вот сейчас я вас угощаю коньяком, а тогда, может быть, вы меня будете угощать в каком-нибудь белогвардейском концлагере. Так что особенно весело оно тоже не будет. Но только вместе с нами пойдут к чертям и все мечты о лучшем будущем человечества. Вылезет какой-нибудь Гитлер. Не этот, этот ерунда, этот глубокий провинциал. А настоящий, мировой. Какая-нибудь окончательная свинья сядет на трон этой мечты и поворотит человечество назад, к средним векам, к папству, к инквизиции. Да, конечно и мы, мы ходим по пуп в крови. И думаем, что есть какое-то небо. А, может и неба никакого нету. Только земля и кровь до пупа. Но если человечество увидит, что неба нет и не было. Что эти миллионы погибли совсем зря…