Павел Басинский - Горький

С Богом ругается во сне. Олимпиада Черткова вспоминала:

«Однажды ночью он проснулся и говорит:

— А знаешь, я сейчас спорил с Господом Богом. Ух, как спорили… Хочешь — расскажу?»

Окажись на месте Липы другой человек, тотчас бросился бы за блокнотом и карандашом. «Алексей Максимович — да!»

«А мне неловко было его расспрашивать. Может подумать, что я перед смертью его расспрашиваю. В то, что он умрет, я никак не могла поверить, хотя и знала, что положение безнадежное».

А вот Петр Петрович Крючков вспоминал об этом совсем иначе: «Я не верил, что А. М. выздоровеет с самого начала болезни…»

П. П. Крючкову (Пе-пе-крю, как его называли в «семье» Горького, где обожали давать домочадцам забавные прозвища) поистине «горько» отольется эта уверенность. В 1938 году он был арестован за убийство Пешкова. Вернее, сразу двух Пешковых. До Горького жертвой Пе-пе-крю, по вердикту суда, пал Максим Алексеевич Пешков, сын писателя. Крючкова расстреляли вместе с другими «врагами народа» — Н. И. Бухариным, А. И. Рыковым, Г. Г. Ягодой и лечащим врачом Горького Л. Г. Левиным (всего 18 человек), причастными к «делу» так называемого «правотроцкистского блока».

В 1988 году Петра Петровича Крючкова реабилитировали вместе с остальными фигурантами этого процесса, почему-то за исключением бывшего шефа ОГПУ-НКВД Генриха Ягоды [48] Ягода не реабилитирован за участие в «преступлениях Сталина». Но это абсурдно. Если он единственный не реабилитирован по тому делу , значит, он единственный представлял собой «правотроцкистский» блок . Кстати, одной из задач этого блока, как это прозвучало на процессе, было свержение сталинского режима и устранение Сталина. .

Вернемся в атмосферу горьковской дачи в Горках в период с 8 по 18 июня 1936-го. В воспоминаниях секретаря Крючкова есть странная запись: «Умер А. М. — 8-го».

Об этом же вспоминает и законная жена писателя Екатерина Павловна Пешкова: «8/VI. 6 часов вечера. Состояние А. М. настолько ухудшилось, что врачи, потерявшие надежду, предупредили нас, что близкий конец неизбежен и их дальнейшее вмешательство бесполезно (курсив мой. — П. Б.)». И — о том же: «Врачи, считая дальнейшее присутствие свое бесполезным (курсив мой. — П. Б.), один за другим тихонько вышли».

Е. П. Пешкова далее: «А. М. — в кресле с закрытыми глазами, с поникшей головой, опираясь то на одну, то на другую руку, прижатую к виску, и опираясь локтем на ручку кресла. Пульс еле заметный, неровный, дыханье слабело, лицо и уши, и конечности рук посинели. Через некоторое время, как вошли мы, началась икота, беспокойные движенья руками, которыми он точно что-то отодвигал или снимал что-то…»

«Мы» — это самые близкие Горькому члены «семьи»: Екатерина Павловна Пешкова, Мария Игнатьевна Будберг, приехавшая из Лондона, Надежда Алексеевна Пешкова (невестка Горького по прозвищу Тимоша), Липа Черткова, Пе-пе-крю и Ракицкий (прозвище Соловей, художник, живший в доме Горького еще со времен революции). Для всех собравшихся несомненно, что глава «семьи» умирает.

М. И. Будберг: «Руки и уши его почернели. Умирал. И умирая, слабо двигал рукой, как прощаются при расставании».

Страшный, но и волнующий момент! Когда Екатерина Павловна подошла к умиравшему, села возле его ног и спросила: «Не нужно ли тебе чего-нибудь?» — на нее посмотрели с неодобрением. «Всем казалось, что это молчание нельзя нарушать» (из воспоминаний самой Е. П. Пешковой).

Две главные в жизни Горького женщины (третья — его бывшая гражданская жена Мария Федоровна Андреева — отсутствует), законная жена и любимая женщина, в наговоренных воспоминаниях не могут «поделить» покойного.

Будберг утверждает, что Горький простился в первую очередь с ней. «Он обнял М. И. [49] М. И. Будберг в третьем лице, поскольку это запись ее устных воспоминаний, сделанная А. Н. Тихоновым. и сказал: „Я всю жизнь думал о том, как бы мне изукрасить этот момент. Удалось ли мне это?“ — „Удалось“, — ответила М. И. — „Ну и хорошо!“». И буквально через несколько строк про «черные» уши и руки.

А Пешкова говорит, что это ее вопрос — «Не нужно ли тебе чего-нибудь?», который так не понравился всем присутствующим, — вернул умиравшего к жизни. «После продолжительной паузы А. М. открыл глаза, выражение которых было отсутствующим и далеким, медленно обвел всех взглядом, останавливая его подолгу на каждом из нас, и с трудом, глухо, но раздельно, каким-то странно чужим голосом произнес: „Я был так далеко, оттуда так трудно возвращаться“».

Вопрос «вернул» его? Или укол камфары, который сделала Липа, вспомнив, что подобным же образом когда-то спасла Горького в Сорренто? «Я пошла к Левину (врач Горького, затем казненный. — П. Б.) и сказала: „Разрешите мне впрыснуть камфару 20 кубиков, раз все равно положение безнадежное“. — Без их разрешения я боялась. Левин посовещался с врачами, сказал: „Делайте что хотите“. Я впрыснула ему камфару. Он открыл глаза и улыбнулся: „Чего это вы тут собрались? Хоронить меня собрались, что ли?“»

Олимпиада Черткова тоже не может «поделить» покойного с Пешковой и Будберг. Понятно, что ее положение в «семье» не сравнимо с их правами. Не она, а Пешкова — законная жена. И не ей, а Будберг посвящен «Клим Самгин».

Тем не менее Липа и себе пытается оговорить «местечко». Оказывается, последней женщиной, с которой А. М. простился «по-мужски», была она. «16-го мне сказали доктора, что начался отек легких [50] Отек начался 17-го, когда Горький впал в состояние комы. . Я приложила ухо к его груди — послушать — правда ли? Вдруг как он меня обнимет крепко, крепко, как здоровый, и поцеловал. Так мы с ним и простились. Больше в сознание не приходил».

Многое смущает в воспоминаниях Чертковой (напомним: записаны девять лет спустя). Но в то, что Горького вернуло к жизни именно впрыскивание камфары, а не вопрос Пешковой, поверить легко. Крючков вспоминает, что и доктора сперва думали сделать то же. Но Кончаловский сказал: «В таких случаях мы больных не мучаем понапрасну». То есть он понимал, что ударная доза камфары способна на время оживить Горького. Но только на короткое время. И зачем напрасно его мучить? Очень разумное решение.

Медсестра решила иначе.

Улыбался ли он и бодро шутил, как утверждает Липа, или говорил «странно чужим голосом», но Горький ожил.

Его вернули с того света. Подарили еще девять дней бытия.

Позже Екатерина Пешкова назовет это «чудом возврата к жизни».

Да простит читатель автора за чрезмерные на первый взгляд медицинские подробности, но они необходимы. После первого укола пришедшему в сознание Горькому делают второе впрыскивание. Он не сразу на него соглашается.