Александр Николюкин - Розанов

Выступивший ближайший друг Мережковских Д. В. Философов поставил свой излюбленный вопрос «Или мы, или он»: «Общество должно исключить или нас, или Розанова. Именно так вопрос мы и ставим».

Ряд священников и религиозных философов выступили против суда над Розановым и против его исключения. «Неужели только один Розанов говорил нам жестокие вещи? Что же, мы стали бы изгонять из нашего Общества и Константина Леонтьева, который тоже говорил жестокие вещи?»

Решительно против исключения Розанова выступил друг А. Блока Е. П. Иванов. «Вы прибегли к полицейской мере изгнания, — сказал он, — не будучи в силах справиться с врагом словом». Кстати, в связи с этим вызывает сомнение прозвучавшее в некоторых воспоминаниях современников утверждение, будто А. Блок голосовал за исключение Розанова.

Самым блестящим было выступление Вячеслава Иванова. Во всяком случае, и через полвека у русских писателей не было мужества так говорить на судах над писателями, нередко проводившихся в большевистские времена.

Выступавшие до Вяч. Иванова с попытками обвинения Розанова говорили «с робостью, даже с нравственною трусостью», что не человека судят, что не смеют судить человека. Кто же тогда остается, кто же осуждается — писатель? Но писатель вообще не судим и суду не подлежит. «Писатель и потомство посмеются над таким судом, если бы он мог состояться; писатель презирает такой суд… Писатель, целиком взятый, столь нежный и целостный организм, что разбивать его на части и вырывать их из контекста нельзя. Тогда пришлось бы исключить и Достоевского, и Сологуба, и, конечно, Мережковского исключили бы 100 раз… Мы исключили бы и Гоголя, если бы жили в эпоху „Переписки с друзьями“ и проч., всякий раз поступали бы смешно и неплодотворно».

Розанов никогда не только не призывал к погромам, но и не унижал еврейский народ. Если бы он призывал к кровопролитию, тогда подобные призывы выпадали бы из сферы писательской деятельности и подлежали бы суду и тогда, говорит Вяч. Иванов, он первый стоял бы за «всевозможное опозорение» Розанова.

«Но здесь дело иное, — продолжает он. — Я встречаю с его стороны заявления, может быть, мне непонятные по своей психологической и этической связи, заявления парадоксальные, больше того, отвратительные, внушающие глубокое омерзение, — но если это омерзительное стоит в связи с писательской деятельностью, то здесь мой суд умолкает… Убеждаю Вас не исключать Розанова».

Гневную речь против Розанова произнес Карташев, требуя, чтобы Религиозно-Философское общество очистилось от скверны. Мережковский упорно повторял и настаивал: «Или мы, или Розанов». Много лет спустя Зинаида Гиппиус в книге о своем муже «Дмитрий Мережковский» вспоминала, что не одни «архаровцы» из «Земщины», где были напечатаны статьи Розанова о процессе Бейлиса («Андрюша Ющинский», «Наша „кошерная печать“ и др.), не поняли розановского взгляда на евреев, не поняли, что Розанов по существу, пишет за евреев, а вовсе не против них, защищает Бейлиса — с еврейской точки зрения. Положим, такая защита, такое „за“ было тогда, в реальности, хуже всяких „против“; недаром даже „Новое время“ этих статей не хотело печатать» [694] Гиппиус 3. Дмитрий Мережковский // Мережковский Д. С. 14 декабря; Гиппиус 3. Н. Дмитрий Мережковский. М., 1991. С. 448. . Розанов имел способность говорить интимно о национальном, совсем не задумываясь, как его могут понять и перетолковать.

В августе 1918 года Розанов писал критику А. А. Измайлову: «Я не понимаю: евреи или, не понимают себя, или забыли свою историю, или слишком развращены русскими. Иначе ведь они должны бы, уже со статей в „Нов. Пути“, — обнять мои ноги. Я же чистосердечно себя считаю… почти не „русским писателем“, но настоящим и воистину последним еврейским пророком» [695] Письма В. Розанова к А. Измайлову (1909–1918 гг.) // Новый журнал. Нью-Йорк, 1979. № 136. С. 126. .

Памятное заседание Религиозно-Философского общества по исключению Розанова затянулось до глубокой ночи. Вместо первоначальной резолюции об исключении на голосование была поставлена другая: «Выражая осуждение приемам общественной борьбы, к которым прибегает Розанов, общее собрание действительных членов общества присоединяется к заявлению Совета о невозможности совместной работы с В. В. Розановым в одном и том же общественном деле». Резолюция была принята 41 голосом при десяти против и двух воздержавшихся.

Формально Розанов оставался членом Общества до тех пор, пока 15 февраля 1914 года не направил председателю Религиозно-Философского общества письмо, в котором просил исключить его из Общества, поскольку в члены его должен был баллотироваться С. О. Грузенберг, которого Розанов — сознательно или нет — спутал с О. О. Грузенбергом, защитником Бейлиса на судебном процессе в Киеве.

Через год Розанов с грустью вспоминал затягивавшиеся до полуночи Религиозно-Философские собрания — «мысли которых, рассуждения которых, людей которых я так любил… По горячности отношения к делу — они первенствовали в моей жизни. К всему „спустя рукава“, их — любил…»

В интервью же «Петербургской газете» Розанов заявил, что исключение его из Религиозно-Философского общества представляется ему как «подул ветер мимо моего окна, и я его не почувствовал» [696] В. В. Розанов — Д. С. Мережковский // Петербургская газета. 1914. 29 января. .

В 1914 году Розанов собрал свои статьи последних лет по еврейскому вопросу и опубликовал их в книге «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови», где речь шла о тайнах и ритуалах иудаизма, о деле Бейлиса и отношении к нему печати. Розанов был всегда особенно чуток к национальному в каждом человеке и в каждом народе, потому что без национального не может быть ни литературы, ни культуры, ни даже самого народа. Это национальное находил он и в библейской поэзии, и в европейской классике.

Розанов — великий печальник земли Русской. Он думал и выговаривал разное, творил свои мифы, но всегда болел за русского человека, русскую семью, Россию. На вопрос, что он все-таки отрицает решительно и однозначно, он сказал: «Непонимание России и отрицание России». И здесь он был не одинок.

Размышления о родовом, чресленном начале, воплощенном в Ветхом Завете, об истории евреев по Ветхому Завету отражают своеобразную ориентированность русской православной мысли начала XX века, мировосприятие многих писателей Серебряного века. К этим вопросам обращались Сергей Булгаков, Павел Флоренский — ближайшие друзья Розанова, с которыми он постоянно обсуждал эти вопросы, хотя не всё из их бесед и переписки опубликовано. Размышления на те же темы характерны и для символистов рубежа веков.