Захар Прилепин - Леонид Леонов. Игра его была огромна

Однако первый импульс к написанию пьесы возник в доме врача Самойлова — именно там Леонов увидел огромный портрет худенького большелобого мальчика в матроске — сына врача.

Тогда, как позже Леонов рассказывал литературоведу Р. Н. Порману, он как-то вдруг и болезненно задумался: «А что за судьба ждёт этого мальчика? Что с ним может произойти? Какие трагедии обрушатся на него?»

Дорога леоновских размышлений оказалась чуть ли не предсказуемой. Скандалов с «Метелью» ему показалось мало, и он снова начинает внятно выводить привычную мелодию. Сын врача Ивана Таланова в «Нашествии» — Фёдор Таланов в день войны возвращается… из тюрьмы. В доме отца он и видит свой портрет, где изображён ребёнком.

Леонов, наверное, семь раз подумал и всё-таки «посадил» младшего Таланова не по уголовной, а по политической статье, аккурат в 1938 году.

Забегая вперёд скажем, что едва Леонов привёз свою работу в Москву, на него замахали руками: какие к чертям репрессии, убирайте это немедленно, иначе забудьте о пьесе. Пришлось всё на ходу менять. В итоге Таланов попал в тюрьму за попытку убийства из ревности.

Однако в самом поведении младшего Таланова просматривается никак не взбалмошный ревнивец (этот мотив, кстати, в пьесе почти не проявляется, — чувствуется, что он надуманный), но — сильный, интеллигентный, настрадавшийся, честолюбивый человек.

Семья встречает его неприветливо: хотя внешне причин никаких для этого нет. Ну, выстрелил из ревности, но не убил же никого.

Нет, все смотрят на младшего Таланова как на отмеченного страшной печатью. Так сквозь второй вариант пьесы просматривается первый.

В третьей, уже послевоенной редакции пьесы Леонов несколькими штрихами всё поставит на свои места.

Няня Таланова, Демидьевна, напрямую спросит Фёдора о причинах заключения: не слово ли неосторожное при плохом товарище произнёс он?

Ответ Таланова о жизни в тюрьме тоже будет вполне прозрачным: «Через болото тысячевёрстное трассу вели… под самый подбородок, так что буквально по горло занят был».

Но и в первом уже варианте есть все вешки, на которых строится образ младшего Таланова. Он недолюбливает главного советского героя пьесы — предрайисполкома Андрея Колесникова.

В ответ на произнесённое отцом слово «справедливость» Фёдор в крайнем раздражении отвечает: «А к тебе, к тебе самому справедливы они, которых ты лечил тридцать лет? Это ты первый, ещё до знаменитостей, стал делать операции на сердце. Это ты на свои кровные копейки зачинал поликлинику. Это ты стал принадлежностью города, коммунальным инвентарём, как его пожарная труба…»

Однако главная, и по сути своей, глубоко патриотическая мысль Леонова всё равно осталась очевидной и наглядной: как бы несправедливо и больно ни поступила с тобой эта власть, за что бы она ни посадила тебя в тюрьму, иногда наступает такой момент, что разом отменяются любые, самые тяжкие обиды.

И этот момент настал. И Таланов младший это понимает: идёт воевать и достойно встречает свою смерть.

«Нашествие» написано вдохновенно, и ярко, и яростно. Когда Леонов сочинял пьесу, на столе его стояли две документальные фотографии: девочки, расстрелянной нацистами в Керчи, и повешенной Зои Космодемьянской… Одновременно и мука, и сердечное человеческое бешенство чувствуются в пьесе. У Леонова у самого две такие девочки были за спиною, и возраста чуть ли не такого же, как те, на фото…

Пьесу Леонов задумал в декабре 1941-го, а в апреле 1942-го уже дописал. В том же месяце он читает её своим товарищам: Федину, Тренёву, Асееву, Пастернаку. Последний искренне в восторге — вот тот дух «гордости и независимости», который он призывал и которому так радовался. Очень хвалят пьесу и Тренёв, и Асеев. Федин сдержан, позже неизвестные информаторы запишут его раздражение по поводу леоновского успеха: он посчитает неуместным упоминание имени Сталина в финале «Нашествия».

Не нам судить, нужен был там Сталин или нет, но, однако ж, художественной вещи с главным героем, посаженным в 1938 году, Федину тоже не пришло бы в голову сочинять и отправлять её на рассмотрение цензурного комитета.

В мае 1942-го Леонов уезжает в Москву, 19 июля читает пьесу в Москве, в ВТО, где и происходит очередная подковёрная нервотрёпка и свистопляска. Леонов убирает 10–12 фраз, объясняющих поведение Фёдора Таланова, в финале появляется прославление вождя… и пьеса спасена.

В конце концов, остаётся, быть может, самое важное. Когда Фёдора Таланова задерживают немцы, на вопрос: «Ваше звание, сословие, занятие» он отвечает: «Я русский. Защищаю родину».

Леонов возвращает в литературу и делает главенствующей именно национальную тему. Более того: выбор Таланова — это и окончательный выбор Леонова. Именно в Великую Отечественную он искренне объединил эти два понятия: Россия и советская власть. Их уже не имело смысла разделять…

Двадцать девятого августа он пишет в письме председателю чистопольского горсовета М. С. Тверяковой: «Пьеса, законченная в богоспасаемом граде Вашем, уже напечатана в журнале „Новый мир“ с пометкой „Чистополь“ и уже расходится по городам и весям страны нашей: уехала в Барнаул, в Куйбышев, в Челябинск, в Свердловск и т. д.».

В октябре происходит очередной, и на этот раз определяющий момент взаимоотношений Сталина и Леонова.

Сталин звонит писателю и говорит, что пьесой очень доволен.

Леонов — в пересказе литературоведа Александра Овчаренко — так вспоминал этот день:

«…недавно вернулся из Чистополя. В ЦДЛ нам выдавали немного продуктов и бутылку водки. Зашёл товарищ. На столе У нас два кусочка хлеба, луковица и неполная бутылка водки. Вдруг звонок. Поскрёбышев: „Как живёте?“ — „Живу“. — „Пьесу написали?“ — „Написал. Отправил. Не знаю, читали ли?“ — „Читали, читали. Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин“. Тот включился без перерыва и сказал: „Здравствуйте, товарищ Леонов. Хорошую пьесу написали. Хорошую. Собираетесь ставить её на театре?“».

Так и сказал почему-то: «на театре».

Семнадцатого октября 1942-го Всеволод Иванов записывает в дневнике: «У всех на устах Леонов, которому позвонил Сталин». И далее:

«По поводу звонка к Леонову Маркиш сказал:

— Это звонок не только Леонову, это ко всей русской литературе, которая молчит».

Поэт и писатель Перец Маркиш понимал, что говорит.

Множество литераторов находились просто в подавленном состоянии; и веры в Победу никак не выказывали, скорее наоборот, что подтверждают десятки информаторских донесений той поры. И тем более мало кто уже на первом году войны отозвался крупным и сильным произведением на тему насущную и больную.

Уже в октябре начинаются репетиции «Нашествия» в Малом театре.