Захар Прилепин - Леонид Леонов. Игра его была огромна

Но даже в этом, совсем ещё детском, стихотворении неожиданно возникает та нота, что будет сопровождать прозу Леонову целую жизнь: «Вдруг скрылось солнце — с ним краса… / Пора домой, уже роса… / И на душе так грустно станет, / Как будто гневны небеса / И солнце снова не проглянет».

«Гневны небеса» — вот ведь что! «И солнце снова не проглянет…» Отсюда уже различим путь к финальным строкам «Пирамиды», где снопы искр летят к «отемневшему небу», то есть к тем самым гневным небесам без солнца.

В следующем номере «Северного утра», от 5 июля, вышло ещё одно стихотворение Леонова — «Родине». Оно о войне: «Ты не покинута в своих стремленьях славных. / Святая Русь! Ведь гордо, как всегда, / Восстали грозные спокойно-величавы / В защиту матери герои-сыновья…»

И здесь возникла вторая главная, пожизненная тема Леонова: светлая земля Русь, её печали и устремления, её красивые люди.

Черты родины, уже в первых стихах упомянутые юным Лёной, — и спокойствие её, и гордость, и величавость — проявятся в полную силу в его «Взятии Великошумска», в «Русском лесе»…

И, кажется, можно догадаться, когда впервые две эти главные, неразрывные темы болезненно сошлись для Лёны Леонова.

Это была осень 1914 года. В Москву пришли известия о катастрофе, случившейся со 2-й русской армией, возглавляемой генералом Александром Васильевичем Самсоновым. В течение всего пяти дней два корпуса армии понесли страшные потери: до тридцати тысяч убитых и раненых и девяноста двух тысяч пленных. Самсонов покончил жизнь самоубийством.

Вскоре начался призыв работников второго разряда на войну. «Пошли, — вспоминал Леонид Леонов, — мужики с могучими руками, громадные, русые, с голубыми глазами, с бородами… А я был мальчишкой пятнадцати лет, закрылся в уборной во дворе и плакал».

И больше почти ни одного известия о том, что Леонид Леонов плакал когда-либо, не сохранилось.

А слёзы его были от жуткого прозрения, что эти живые, высокие, сильные люди окажутся скоро кровавым мясом, а ещё точнее — «молодятиной», скормленной войне. Именно этим точным словом — «молодятина» — охарактеризует призывников Первой мировой Леонов в романе «Барсуки».

А от страшной этой «молодятины» совсем недалеко до ещё более жуткого определения Леонова, что он дал людям, — «человечина».

Человечина — то, что останется от венца творения, когда небеса окончательно прогневаются, и солнца больше не будет над теми, кто не хочет жить и сжигает свою землю.

Так два наивных, юных стихотворения Леонида Леонова вместили тайный знак всего его пути.

С 1915 года шестнадцатилетний Леонид Леонов подрабатывает корректором в газете. Появляются деньги, чтобы съездить к отцу, — и с этого года он проводит каникулы в Архангельске. Заводит там новые знакомства, посещает местные театры, которых в городе было немало.

Газета, где редакторствует отец Лёны, выходит ежедневно, на четырёх полосах. «Северное утро» старается рассказать читателю сразу и обо всём: от последних событий в стране и ходе войны в Европе до местных, архангельских казусов.

С Максимом Леоновичем сотрудничает Филипп Шкулёв, которого в 1913 году тоже выслали в Архангельск. Он пишет иногда ура-патриотические стихи («А ведь русские идут стеной / и бряцают щетиной стальной»), иногда весьма энергичные фельетоны.

Одновременно Максим Леонов и Филипп Шкулёв выпускают сатирический журнал «Северное жало».

Существующий порядок вещей Максим Леонович не принимает, как и прежде, о чём можно судить по его новым стихам: «Верить можно и должно, / Но когда же это солнце / Нам свободой заблестит? / Иль уже не суждено / В наше тусклое оконце / Солнцу яркому светить».

Или ещё более радикальное в журнале «Северное жало»: «Задушена свобода, / Задушена печать. / Забитому народу / Приказано молчать. / Не пусты казематы, / И тюрьмы все полны. / Сидят, тоской объяты, / В них лучшие сыны. / Расстреляны герои, / Повешены борцы, / И властвуют повсюду / Шпики и подлецы!»

После публикации этого стихотворения журнал закрыли, а оставшиеся номера изъяли из продажи.

В пятнадцатом году Лёна ещё находится под поэтическим влиянием отца. Пишет очень много, «иногда — по шести стихотворений вдень», как сам говорил.

«Мои первые стихотворения были очень плохи, — признавался позже Леонид Леонов, — но я хотел бы в своё оправдание сказать: большие деревья поздно приносят плоды».

Не оспаривая мнение Леонова, мы всё же считаем, что ранние поэтические опыты его могут быть полезными в попытке воссоздания портрета писателя в юности.

Максим Леонович воспринимал поэтические увлечения сына с удовольствием: печатал его часто и последовательно. После первых июльских публикаций 1915 года следуют новые.

Двадцать шестого июля на страницах «Северного утра» появляется лирическое стихотворение «Другу». 1 августа — «Песня», традиционное народническое стихотворение о тяжкой мужицкой доле. 14 августа — «Сон», опять же про мужика, которому снится, что он король.

Так получилось, что в течение полугода стихи, подписанные Леонидом Леоновым, вытеснили из постоянной поэтической рубрики «Северного утра» остальных авторов — и местных сочинителей, и Филиппа Шкулёва.

В номере от 19 августа публикуется леоновское стихотворение «Мысли» о приговорённом к казни: «Уже за мной идут… Прощай, жестокий мир!»

Двадцать шестого августа вновь появляется тема войны: «Ужели в грозный час войны / Страна не сдержит испытанья?»

Второго сентября выходит пасторальная «Осень»: «Я завтра не пойду к заглохшему пруду…»

Двадцать третьего сентября — «Ночь»: «За окном шум дождя. Я один». На следующий день, 24-го — не совсем внятный текст «Им», про «тёмные силы земли», которые юный поэт Леонов проклинает: «Лжи позорное иго и горе легли / В основанье законов несчастной земли».

В декабре появляется антивоенное сочинение в стихах: «У Вавилы / Сын Гаврила / На войне, / За горами, / За долами, / На Двине», с ожидаемым финалом, где Гаврила гибнет: «А Вавила / У могилы / Всё стоял, / И молился, / И крестился, / И рыдал…» Затем стихотворение «Рассвет» на северянинский мотив: «Голубеет… Розовеет… Тишина… / Спят весенние душистые цветы» (в то время как в первоисточнике: «Кружевеет, розовеет утром лес, / Паучок по паутинке вверх полез»). И ещё одно стихотворение про симптоматичную для Леонова ватагу чертей, резвящихся на берегу реки.

Отец, который совсем недавно порицал один московский журнал за пристрастие к «чертовщине» («…в редком номере вы не встретите что-нибудь о чертях, про чертей, у чертей», — писал он), с инфернальными фантазиями сына смиряется.