Николай Храпов - Счастье потерянной жизни т. 2

— Бабушка, а что это лампадка-то опять горит под образами? Неужели опять стала молиться им? — спросил ее Владыкин, указывая на образа.

— Эх, касатик, как Архипа-то проводила, тоска заела, да ужи не соображу чего делать-то, — ответила она Павлу.

До позднего вечера они просидели в беседе, рассказывая друг другу о пережитом.

Из слов бабушки Марии он узнал, что Архип, с мешком за спиной, обошел много лагерей, расположенных близ дороги, и везде разыскивал Павла, чтобы повидать его и передать гостинцы, но о 16-й фаланге ему никто не сказал, а она была в нескольких километрах от дороги. Многим он, разыскивая Павла, рассказывал, как Господь переделал их жизнь и дал увидеть небесный свет и небесную радость. Многим, по-своему, говорил о Христе и прощении грехов. Не найдя Владыкина, решил поехать на далекую родину и там рассказать родным и близким о Христе.

Павел успокоил бабушку, рассказав ей, что это очень далеко: в один конец и то больше двух недель уйдет. Потом вместе нашли адрес и написали письмо родным, чтоб они поторопили деда и, наконец, прочитав утешение из Евангелия, легли спать.

Утром, когда Павел проснулся, на улице было уже светло. Бабушка Мария, успокоенная, ходила по избе в новом сарафане, не осмеливаясь, преждевременно, разбудить своего дорогого гостя. Стол был накрыт по-праздничному. В углу вместо лампады торчало только закопченное кольцо, образа были завешены холстиной.

Умывшись, Павел с бабушкой вдвоем, с радостным сердцем, праздновали третий день Рождества Христова, вспоминая о прошедшем.

После обеда, со слезами радости, успокоенная бабушка Мария проводила Павла до дороги и долго стояла, глядя на него, пока он не скрылся за будкой.

Через несколько лет Владыкин узнал, что дед Архип разыскал на родине общину, которая помогла ему переехать вместе с бабушкой с Дальнего Востока. Там они оба приняли крещение, а через год после того, почти в один день, отошли в вечность. Хоронили их вместе в одной могиле, многие из присутствующих, с удивлением глядя на них, восклицали: "Как молодые!"

Павел возвращался домой неохотно и с каким-то, непонятным ему, тревожным чувством. К избушке подходил уже ночью и немало стоило усердия, чтобы достучаться до своего помощника, который крепко спал на русской печи.

— Селекторограмма вон на столе тебе лежит, сегодня вечером передали, — заспанным голосом проговорил парень и тут же, пока Павел разделся и сел за стол, уже беззаботно захрапел.

На четвертушке листка было написано: "Владыкину П. П. немедленно по получении настоящей, с рабочими чертежами и текущей документацией явиться в управление. Кроме того, сняться с личного учета и довольствия, взять свои вещи, остальное оставить сторожу.

Облучье. ТГО. Мацкий".

Сердце как-то сжалось в предчувствии новой, очередной скорби, новых мытарств. С грустью он осмотрел свою избушку и беззаботно спящего паренька, так жалко ему было оставлять тишину и уют, в которых он прожил последние месяцы.

Не для покоя в мире этом

Христова Церковь избрана,

Ей Богом и Святым заветом

Здесь только битва суждена…

— пробежали в его памяти слова гимна, когда он опустился для молитвы на колени. Молился Павел долго, пока не выплакал душу. Затем лег на постель и крепко заснул спокойным сном.

Утром собрался он очень скоро, отцовский чемодан вмещал все его пожитки. Бесчувственно, по казенному, провожали его с фаланги заключенные товарищи, хотя с некоторыми из них было много общих переживаний. Каждый из них не знал завтрашнего дня, и любого также могли перебросить в другие условия, о которых он ничего не знал. Его не спросят, желает он этого или не желает, не скажут и причины, а если что-либо ответят на вопрос взволнованной души, то в лучшем случае, это будет ядом коварного обмана, в худшем — злобной репликой. Жить же надо в любых условиях и, часто, отчаянно бороться за жизнь.

К обеду Павел вышел с чемоданом в руке на полотно дороги и, оглянувшись на поселок, попрощался тихо про себя, вторично оставляя его.

Город и управление встретили Владыкина, как ему показалось, совершенно безучастно. Прежних сотрудников в отделе почти никого не было. Сережа освободился из заключения, оставив ему в маленькой записочке свои самые сердечные признания в расположении и наилучшие пожелания в судьбе. В отделе холодно приняли от него документацию и сообщили, чтобы он опять явился в распоряжение 3-го отдела. Поэтому, попрощавшись с одним из близких и сочувствующих ему товарищей, Павел вышел.

На крыльце он встретил очень знакомого человека, одетого с ног до головы во все хромовое. Это был еврей, с которым он когда-то в одном вагоне прибыл из России сюда, на Дальний Восток. Глаза его, налитые кровью, как-то растерянно глядели на Павла, между тем, он с радостью, торопливо подошел к нему и выпалил залпом:

— Владыкин, Павел! Как я рад видеть тебя. Я часто думал о тебе с тех пор, как нас разлучили, но нигде не встречал, а я вот уже еду домой, рассчитался.

— Я тоже рад увидеть старого знакомого и, особенно, слышать, что вы уже освободились, — ответил ему Павел, — но как вам так быстро это удалось, и почему глаза у вас такие странные?

— Это пройдет, — махнув рукой, ответил ему еврей, — да, ведь я попал в оперотдел и вот вылавливал по тайге воришек-беглецов, таких негодяев, какие нас мучили в вагоне.

— Ну и что? — спросил Владыкин.

— Ну и вот, за каждого живого или мертвого, кого я доставлял из побега, я получал денежные вознаграждения, большие зачеты к своему сроку. Даже наградили вот этим хромовым костюмом. А пострелял-то я их много, вот и еду домой.

Владыкину так страшно было смотреть на этого человека, с глазами налитыми кровью, что он, даже не пожав ему руку, отпрянул от него.

— Дорогой мой, — ответил ему Павел, — из глаз-то кровь, может, и уйдет, но людская — всю жизнь будет преследовать тебя, особенно кровь тех, кого ты застрелил безвинно, будет вечно терзать твою душу.

— А, брось ты мне свои жалости, — махнув рукой, ответил ему еврей, — это не люди, это мразь, их давить надо на каждом шагу…

Владыкин не мог дальше с ним разговаривать и, расставаясь, покачал вслед ему головой и подумал; "О, какая это ужасная личность, это же ходячая смерть в хромовом костюме".

Придя в 3-ий отдел, он заявил о себе, как ему было приказано и, буквально, через 10–15 минут оказался в руках у конвоира, а поскольку день кончился, Владыкина распорядились до утра отправить в центральную тюрьму.

Почти год назад он был в этом ужасном месте и, как вспомнил о клоповнике, то дрожь пробежала по его телу: "Неужели опять бросят туда?" Но на сей раз опасения оказались напрасными. Завели его в небольшую камеру, где трое арестантов уже спали. Павел был крайне утомлен от тягостных переживаний и от сознания, что прошлую ночь он сладко спал в своей чудесной избушке, а в эту ночь, не имея за собой никакой вины, должен ложиться на тюремном накатнике из жердей.