Николай Храпов - Счастье потерянной жизни т. 2

Без колебаний он достал его выпускные документы и вручил Павлу вместе с полным расчетом.

Вечером он встретился с некоторыми из оставшихся ребят и девушек, среди них была и Маруся. Не разлучаясь, они вместе провели 2–3 часа в воспоминаниях о прошлом, включая и время разлуки.

На короткое время оставшись наедине с Марией, Павел спокойно заявил ей:

— Мария! Наши с тобой жизненные пути разошлись навсегда. Мы разные люди. Я ни в чем тебя не обвиняю, ты живешь своей стихией, какую избрала сама. Все мои попытки, соединиться с тобой в одно сердце и один уклад, оказались тщетными, да и мой долг по отношению к моим домашним вынудил меня принять такое решение.

Я ни в чем не виновен перед тобой, разве только в том, что усердно удерживал тебя от многих обманчивых порывов. Расставаясь, останемся друг о друге самых добрых мнений. Пожелаю тебе допущенные ошибки принять, как очень дорогой жизненный урок, чтобы будущее свое счастье ты строила, учитывая их.

— Павел, я не могу расстаться с тобой и отпустить тебя, но я не могу и победить себя. Чтобы сохранить себя, мне нужен ты, а ты ушел, — ответила ему Мария.

— Да я ушел и ушел не потому, что испугался твоей стихии и слабостей, а потому, что я не научился еще побеждать ее, и слабею подчас все больше и больше в борьбе с собою, поэтому и не могу связать свою жизнь с чьею-то другою.

На этом они расстались.

Луша была вне себя от радости, когда вместо долгожданного письма увидела самого сына, и, глядя на чемодан, догадалась, что он решил ехать к отцу.

— Мамань, это что за лачуга? Почему ты здесь? А что случилось с нашим домом? — спросил Павел, обняв мать, и, испуганно оглядывая новое помещение, неохотно поставил чемодан на пол.

Луша из своего дома, в отсутствие сына, переехала сюда, в эти убогие каморы.

После ареста мужа родственники, занимающие значительную часть дома, стали день за днем притеснять Лушу, учиняя беспричинные скандалы. Дети мачехи Петра Никитовича учащали дома попойки с подозрительными лицами, совершенно отказавшись платить за квартиру. Начали красть и загрязнять все, как во дворе, так и в помещении. Все это нестерпимым бременем легло на плечи Луши, и без того отягченной горем, а защиты ни от кого не было. Поэтому и решила она с двумя оставшимися малышами, бросив свой огромный дом, перебраться в эти каморы.

Чтобы придать лачуге жилой вид, она приложила много труда, но оказавшись в дорогой тишине, была несказанно рада и успокоилась.

Слушая убедительные доводы матери, смирился с новой обстановкой и Павел.

По приезде сына, Луша усиленно стала готовиться к отъезду в Архангельск. Решено было выехать именно всею семьею, поэтому сборы заняли много времени. Наконец, со множеством корзин, чемоданов, узлов и узелочков Владыкины благополучно выехали, а с Москвы (при пересадке) дали Петру телеграмму.

По дороге Павлик наблюдал из окна; сердце его сжималось от нелюдимой, дикой природы. Перед Вологдой им пришлось претерпеть крушение. Под вагоном, в котором они ехали, обломилась шейка полуската, и состав остановили в тот момент, когда вагон, содрогаясь, готов был встать на дыбы. Более двух часов пришлось им ожидать ликвидации аварии, но невредимыми тронуться затем далее. Во-вторых, на подъезде к Архангельску состав медленно пробирался страшными коридорами между стенами горящей тайги. Едкий дым проникал в вагоны, душил и разъедал глаза пассажиров. Все это удручающе действовало на Павла, что он даже подумал: "Неужели в таком аду придется жить?"

Архангельск был окутан сизой дымкой. Кровавый солнечный диск висел над городом, разливая коричневую мглу на серые корпуса портовых сооружений. С реки, то и дело разрезая воздух, раздавались пароходные гудки. Лицо обдавало сыростью и запахом смолы от бесчисленных штабелей леса. Северная Двина волнами, под цвет красноватого разжиженного кваса, лизала берега, загрязненная слоями древесной коры…

Весна подходила к концу. Директор теребил Владыкина, почему он не приступает к выполнению задания, а письма от Луши все не было и не было. Петром начинало овладевать уныние: неужели опять эти страшные дебри, мокрые свинцовые бревна, тучи комаров, а после всего этого — ужасная болезнь. Такие мысли томили душу днем и ночью, так что едва хватало сил бороться с ними.

Наконец, пришедшего из города Петра, хозяйка восторженно встретила еще у калитки:

— Телеграмма вам! Семья к вам едет!

В душе у него как будто что-то оторвалось. Он торопливо зашел в избу и, не раздеваясь, взял со стола в руки телеграмму:

"Петя встречай еду семьею Луша".

Первое мгновение он обрадовался, но вспышка радости тут же угасла при мысли: "С семьею-то, с семьею, да ребятишки-то не помощники, хоть и рад им, самое главное, едет ли Павел? А этого Луша не упомянула". Сложным чувством наполнилась душа его: и радоваться надо, ведь детишек не видел уже три года, а если Павла не будет — откуда же помощь?

С таким волнующим чувством Петр прибыл на вокзал, а там сообщили, что из-за лесного пожара поезд опаздывает. Так и пришлось ему промучиться еще два часа в томительном ожидании. Один Бог знал, какие только думы не прошли через его голову. Но вот, наконец, начальник станции выходит и оповещает на весь зал:

— Московский поезд на подходе.

Весь перрон пришел в движение. За сутки из Москвы приходил единственный поезд, и очень многие ожидали своих родных. Пришла и для Петра трепетная минута: кого же он встретит?

Колокол известил о прибытии поезда, и через 2–3 минуты, сквозь клубы пара, медленно, из-за товарных эшелонов показался долгожданный состав. Разноголосым криком во мгновение огласилась платформа, люди от нетерпения тянулись руками через головы впереди стоящих, но ругаться было некогда — все было охвачено радостью встреч.

Владыкин встал против указанного в телеграмме вагона, в стороне, и терпеливо ожидал своих. Кто-то стучал в окна и махал руками, кто-то догадался опустить окно, но около десятка лиц показалось в нем и кричали — всяк свое. Наконец, самые торопливые прошли, а за ними степенно выходили остальные. Среди них, из-за плеча юноши, мелькнула Лушина косынка. Кто-то из рук ее принял и поставил на перрон двоих детишек, а после, ловко подхватывая, уложил внизу аккуратно корзинки и узлы, и как Петр ни старался помочь, но его опережали проворные руки и спина юноши.

— А вот и отец ваш, чего же вы стоите-то, — крикнула, слезая с подножки, Луша, вынимая пальчик изо рта у растерянно стоящей дочурки.

Петр поднял голову: перед ним стоял стройный высокий юноша, волна темных волос небрежно опускалась на высокий, открытый его лоб из-под кепки, сдвинутой на затылок. Красивое смуглое лицо напоминало Петру девичий образ Луши, когда он видел ее в Вершках у плетня; для него это было так неожиданно. На мгновение он взглянул на Лушу. Она, с опущенными над детьми руками, стояла около вещей и пытливо наблюдала за этой встречей отца с сыном.