Ханс Беккер - На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950

Мне пришлось провести в домике у леса не больше недели. За это время я прекрасно справлялся со своими обязанностями, и мои хозяева были довольны моей работой. Я питался с ними за одним столом. В наш рацион входили молоко, мясные консервы, картофель и хлеб. Кроме того, я теперь не испытывал недостатка в сигаретах, в основном немецких. Русским они казались слишком слабыми, и теперь, после того как я попробовал махорку, меня это уже не удивляло. Мне отдали все запасы трофейных сигарет Salems, очень популярной марки немецкого табака, и я практически не расставался с этими роскошными сигаретами. Теперь, когда я регулярно питался и был избавлен от нервных перегрузок, почувствовал, что даже за это короткое время начинаю восстанавливаться и набирать вес.

В четыре часа утра на восьмой день моего пребывания в том домике на чердак, где я спал, поднялся тот из партизан, кто говорил на немецком языке, и разбудил меня.

— Теперь вам придется отправиться в лагерь военнопленных, — объявил он. — Мы хотели бы, чтобы вы оставались с нами и дальше, но сегодня получили приказ передать вас туда. Сегодня здесь пройдет колонна подвод, на которой вы отправитесь в Молодечно. Там, в лагере, уже много немцев, так что вам больше не придется пребывать в одиночестве.

— Я не чувствовал себя здесь одиноким, — вежливо ответил я. — И только благодаря превратностям войны мы встретились как враги.

Он вручил мне большой заплечный мешок, полный припасов: хлеб, копченое мясо, лук, чеснок, бутылка молока, полфунта махорки (с газетой) и несколько пачек сигарет.

Потом мы отправились к дороге, где дождались прихода подвод. Меня передали под наблюдение пожилого сержанта, которому поручили срочно доставить меня в лагерь под Молодечно. Старика предупредили, чтобы он даже не думал что-нибудь стянуть из моего рюкзака, так как его я получил за отличную работу.

Колонна подвод неторопливо двигалась по дороге; до Молодечно было примерно тридцать километров, но было ясно, что этот путь займет у нас несколько часов. Сержант, спокойный и довольно дружелюбный старый солдат, занял место на первой подводе. Я сидел на второй повозке. Дальше за нами следовали еще телеги, которыми управляли юноши в форме, примерно шестнадцати—семнадцати лет. Эти парнишки доставляли мне некоторое беспокойство: они были настроены явно враждебно и, не останавливаясь, выкрикивали: «Гитлер капут, фриц!»

За несколько километров до места назначения мы остановились в деревне, чтобы напоить и накормить лошадей. Я сидел, не слезая со своего места, и размышлял о том, какое обращение уготовано мне в лагере. Сержант соскочил с телеги и скрылся в одном из домов. Война успела оставить свои уродливые следы и в этом маленьком мирке: многие хаты были посечены осколками, некоторые сожжены. Между двумя разрушенными домами располагался пруд. Молодежь отвела туда лошадей, кинула им охапки сена и снова принялась за меня, жестами показывая на разрушения вокруг и подстрекая друг друга к новым оскорблениям. Они требовали от меня ответов на свои язвительные вопросы, которые я не очень хорошо понимал, так как тогда еще недостаточно хорошо знал русский язык.

Из одного из домов вышла женщина средних лет. Увидев то, что происходит, она подошла ко мне и вдруг плюнула мне в лицо. Она начала громко кричать, швырять в меня камнями с расстояния всего в несколько шагов. К счастью, она швыряла их не очень метко, и в меня попал только один камень, который, скользнув вдоль плеча, не причинил мне вреда. Это еще больше разозлило женщину, и, резко развернувшись, она обратилась с длинной речью к моим юным охранникам. Я не понял многих из слов, которые она произнесла, но общий смысл был понятен: немцы сожгли ее дом, поэтому всех пленных следует расстреливать и не следует зря переводить еду на этих мерзавцев.

Юнцов не потребовалось долго упрашивать. Всплеска ярости, который нашел выход в речи женщины, оказалось достаточно для того, чтобы заставить их приступить к тому, что они, по-видимому, начали вынашивать в своих головах, едва увидели меня. Она долго и сердито что-то говорила шепотом одному из них, после чего тот приказал мне слезть с телеги и идти за ним. К тому времени я был уже довольно сильно напуган: молодые люди казались почти невменяемыми, а женщина неутомимо и уверенно шла к своей цели. К тому же сержант куда-то исчез. Следовало ли мне исполнять этот приказ? Пока я колебался, увидел, как один из молодых людей, шаря рукой сзади на поясе, пытается вытащить пистолет, чтобы пристрелить меня на месте. Я медленно скользнул с телеги на землю.

Женщина повела меня в сторону одного из разрушенных домов недалеко от пруда. Я решил, что этот дом когда-то принадлежал ей и теперь она решила совершить акт мести на месте преступления. Они поставили меня возле одной из уцелевших стен. Женщина продолжала издеваться надо мной и осыпать меня бранью. Потом она ударила меня по лицу. Наконец, молодой человек с удовольствием приготовился отнять у меня жизнь.

«Пан капут», — прокричал он и быстро прицелился в меня из пистолета.

Я молча стоял перед ними, пытаясь сказать что-то в знак протеста, но не мог вымолвить ни слова. Во рту пересохло. У меня было странное ощущение раздвоенности, будто я одновременно являлся прямым участником той сцены, но в то же время с чувством холодного ужаса наблюдал за ней со стороны. Казалось, что после того, как прогремит выстрел, я все еще останусь там же и смогу увидеть, как мое тело рухнет на землю, а потом его будет пинать ногами по ребрам эта мегера, которую, наверное, любил муж и которая здесь, в этой деревне, дала жизнь своим детям. А другая жизнь, которая ни для кого не имела значения, вот-вот должна была прерваться. Просто еще один фриц найдет свою смерть на Востоке. И этим актом, довольно тривиальным среди прочих несчастий нашего времени, возможно, удастся утихомирить эту женщину, а юноша, попробовав крови, станет мужчиной.

В тот самый момент, когда юнец нажал на спусковой крючок, позади него возник сержант, который быстро подбежал к нему и ударил по рукоятке пистолета. Несколько пуль ударило в стену примерно на два метра выше моей головы, осыпав меня дождем штукатурки. Сержант отобрал у юноши, выглядевшего пристыженным, оружие и, напомнив о приказе, запрещавшем расстрел немецких военнопленных, отправил его обратно к лошадям. Женщина обрушила на сержанта весь свой словарный запас, а потом, увидев, что тот никак на это не реагирует, продолжая ругаться, отправилась восвояси.

Я весь дрожал, почувствовав огромное облегчение от того, что все так закончилось. Потом я неуверенно подошел к сержанту, чтобы поблагодарить этого человека, спасшего мне жизнь. Он отмахнулся от моих слов благодарности и сам начал извиняться.