Евгений Носов - Солнечный Ветер

Военные меня обвиняли в государственной измене в пользу враждебных государств. Часто спрашивали, не был ли я похищен иноцивилизацией; искали во мне чужеродную программу. Какая-то девица долго разглядывала меня сумасшедшими глазами: оказывается, она могла распознавать инопланетян. Она угомонилась только после того, как я назвал ее дурой, скрепив это красочными эпитетами из лексикона сержанта. Детекторы лжи при мне не работали...

Гораздо занятнее и познавательнее мне было выслушивать людей в белых халатах. Старые, моложавые и молодые, полные, нормальные и тощие -- эти люди с одинаково постным выражением на лоснящихся здоровьем и чахоточных, бритых и бородатых, в очках и без них, лицах занудно выясняли при мне свои отношения. На удивление единодушны они были только в одном: что моя память до момента X -- все называли время с моего исчезновения из Центра контроля и до появления в расположении базы "Печальная вдова" моментом X -- утеряна полностью, а после момента X стала с необычайно высоким уровнем развития. Будто амнезия, очистившая мозг от прошлых событий, дала ему новое уникальное качество -- гипермнезию: способность запоминать с фотографической точностью -- эйдетической -- все увиденное, услышанное, прочувствованное. Людей в белых халатах удивляло, что патология привела меня к такому чудесному приобретению. Но вот разнотолки возникали, едва только речь заходила о моих видениях: ведь я, обладатель эйдетической памяти, воспроизводил в деталях то, чего на самом деле не было. По такому поводу я наслушался следующих слов: криптомнезия, конфабуляция, псевдоремисценция. Этими терминами означалось, что я, во-первых, воспринимаю чужие мысли, прочитаные или услышанные, как собственные, во-вторых, провалы в моей памяти замещаются вымыслами, которые я будто бы воспринимаю за достоверный материал, и, в-третьих, память моя может обманываться, смещая события во времени, и тогда я могу принимать выдуманное событие за уже свершенное и имевшее место в прошлом. Какой-то толстощекий рыжебородый доктор с маленькими и глубоко сидящими, словно бы потайными, глазками сказал, что у меня синдром Мюнхаузена, а возможно, даже и Агасфена -- психопатии в виде склонности к псевдологической фантазии. Другой врач желчно возразил, что у больного отсутствует страсть к лечению, которая является исходной для этих синдромов, и добавил в свою очередь, что у меня, вероятнее всего, разновидность синдрома "Алисы в стране чудес": будто бы именно при этом синдроме у больного происходит раздвоение личности, деперсонализация, и у него возникают иллюзии и псевдогаллюцинации, он извращенно воспринимает пространство и время.

Люди в военной форме чаще всего называли меня дезертиром и симулянтом, а врачи -- больным, и только майор Кравски сказал: "А разве того, о чем рассказывает Пит, не могло быть?.."

Кравски я узнал сразу, едва увидев его в приоткрывшейся двери в мою палату-камеру. Меня не сбила с толку гражданская одежда, что была на нем -серый с редкими блестками костюм, обычная рубашка с расстегнутым воротом, на ногах -- не армейские, но такие же грубоватые туфли на толстой платформе,-я хорошо помнил его лицо: широкое, смуглое, маловыразительное; разве что взгляд его слегка раскосых глаз, придававших лицу выражение усталости и какой-то грусти, запоминался отчетливее, был своеобразной меткой памяти. Я без труда вспомнил эти глаза, и уже по ним определил входящего ко мне Кравски.

-- Хэллоу, Пит! -- Мне показалось, что я услышал в этом приветствии радость от встречи.-- Ты, оказывается, жив и невредим,-- подойдя к кровати, сказал Кравски,-- а мне наговорили, что тебе совсем плохо.

Я сел на кровати. Кравски по-приятельски похлопал меня ладонью по плечу, не церемонясь, плюхнулся на табурет и потребовал:

-- Ну, давай рассказывай!

-- Здравствуйте, майор,-- сдержанно ответил я.-- Вы тоже допрашивать меня будете?

Лицо Кравски полыхнуло на мгновение гневом: дрогнули ноздри, резко обозначились мышцы на скулах.

-- А мы с тобой еще хотели повенчать наших детей,-- с укоризной сказал он.

-- Я не помню этого, майор,-- сказал я.-- И разве у меня есть дети? Мне об этом ничего не говорили.

Кравски внимательно посмотрел мне в глаза, и снова взгляд его был усталым и печальным:

-- Ты еще хотел, чтобы именно у тебя был сын, а я пытался выспорить это право для себя...

-- И этого я не помню, майор,-- перебил я его.-- Я даже не знаю вашего имени.

Короткая усмешка тронула губы Кравски:

-- А собирался своего сына назвать моим именем -- Майкл.

Никогда бы не подумал, что наши отношения с Кравски могли быть такими дружескими, чтобы вместе не только служить, работать, но и обдумывать судьбы своих еще не родившихся детей, роднить их. И тут же в моем сознании мелькнуло, что это были не мои отношения, что я-то видел майора всего раз в жизни.

-- Майор,-- сказал я,-- меня зовут Солнечный Ветер, я не тот, за кого вы меня принимаете. Мы никогда с вами не были знакомы...

-- Оставь, Пит. Нас всех тогда здорово контузило. Я с год еще потом заикался, а Гении -- он ближе всех был к тебе -- оглох. Но всем нам повезло, считали мы, хоть живы остались, а ты пропал, будто растворился...

-- Как это было? -- спросил я. Кравски немного оживился.

-- Ну вот,-- сказал он,-- вспомнил?.. Мы с тобой работали на одном терминале, контролировали информацию со спутника "Йорк-III". Все шло нормально, как вдруг он выдал тревогу, обнаружив на контролируемой территории серию вспышек в районах ракетных баз противника. И тут ты сделал глупость: вместо того, чтобы запустить систему оповещения, ты ввел для спутника режим профилактики и автодиагностики. Я даже поначалу опешил, когда с моего дисплея вдруг вся информация исчезла, будто корова языком слизнула, и собирался уже спросить, что с твоим дисплеем, но вовремя заметил высветившуюся надпись "Регламентные работы". Я, помнится, еще выругался в твой адрес: пошел счет на миллисекунды -- противник уже выпустил серию ракет, а у нас даже еще оповещение не прошло. И не успел я до клавиш коснуться, чтобы исправить твою ошибку, как в модуле вдруг что-то лопнуло со страшной силой. Не взрыв, не звук пушечного выстрела, а вот именно хлопок, когда лопается что-то огромное, туго наполненное... Знаешь,-- Кравски оперся локтями о колени, немного подался ко мне,-- я даже глаза закрыл, ожидая действия взрыва. Мне вдруг так ясно представилось, как взрывная волна выдирает меня из кресла, несет на стену, расплющивает о нее. Как все мое разбрызгивается на плоскости, как струями стекает по сразу побуревшей стене и в потоке крови белеет слизь -- все, что осталось от моего мозга. Эта жуткая картина заставила меня открыть глаза...

Майор замолчал, слепо уставившись в одну точку. Неожиданно правая бровь его дернулась и выгнулась дугой: видимо, его снова настиг вопрос--"Что же это было?"