Яков Гордин - Ермолов

То есть главная претензия императора, весьма приблизительно представлявшего себе положение в Закавказье, заключалась в том, что Ермолов не выполнил его приказа немедленно разгромить агрессора.

Алексей Петрович не стал вступать в полемику. Он согласился с тем, что можно было после елисаветпольской победы идти на Тавриз, но тут же привел в еще более подробном виде свои аргументы против этой рискованной операции.

Он решил сыграть в поддавки и согласился, что преувеличил силы Аббас-мирзы. Далее Ермолов изложил Дибичу для передачи императору план будущей кампании, которую он уже активно готовил:

«…Он к первым числам апреля надеется иметь на два месяца провианта и достаточные способы к подвозу <���…> что к тому же времени подвинет передовые войска к границам, поддерживая их главными силами, и что он ручается головою, что сходно повелениям Вашего Величества, займет все пространство ханств Эриванского и Нахичеванского до Аракса прежде знойного времени».

Затем Дибич приступил к главному предмету, ради которого он, собственно, и был командирован Николаем.

«Говоря насчет сношений с генералом Паскевичем, генерал Ермолов старался отклонить сей предмет, но наконец говорил, что ген. Паскевич кажется ему характера не довольно твердого и под влиянием других, ибо не всегда равно с ним обходится; что он, как полагает генерал Ермолов, надеется после него командовать; но он, генерал Ермолов, привыкнув исполнять Высочайшую волю, не мог решиться при приезде генерала Паскевича сказаться больным, как бы может быть сделали на его месте другие; что после генерал Паскевич стал требовать от него все бумаги и приказы, которые он отдает, и отвергнул предложение его, чтобы сообщать оные от дежурства Ермолова дежурному штаб-офицеру Паскевича, и что он, Ермолов, не почел себя в обязанности давать ему отчет в бумагах по управительной части. Я ему на сие сказал, что Ваше Величество, зная генерала Паскевича еще более нежели мне он известен, изволили мне ручаться за него, что при деликатном обхождении он будет вернейшим помощником. Генерал Ермолов сказал, что рад моему приезду, надеясь, что я разграничу отношения, долженствующие быть между ними с учреждением новых штабов, и уверен, что устрою так, что будет безобидно для звания его».

Разумеется, все это было чрезвычайно унизительно, тем более что Дибича он не уважал. Но просить отставки в разгар войны он не считал возможным.

Дибич, надо сказать, вел себя по отношению к Ермолову вполне достойно. Из разговоров с ним Алексей Петрович вполне мог заключить, что речь о его смещении с поста не идет.

Дибич, вопреки тому, что распространялось в Петербурге и Москве, нашел войска в состоянии вполне приличном. Как человек достаточно опытный, он сообразил, что предъявлять к кавказским солдатам те фрунтовые требования, которые предъявляются к войскам в России, не следует.

Относительно же Ермолова он, естественно, прежде всего выслушал мнение Паскевича.

«Он повторил мне <���…> о невозможности ему служить с генералом Ермоловым <���…> но потом с благодарностию уважил мои резоны, оставаясь однако непоколебимым и уверяя меня, что я точно чрез неделю разделю непременно его мнение насчет фальшивости генерала Ермолова, и неспособности, которую он показывал и показывает как при военных действиях, так и при управлении войсками и в крае здешнем».

Понимая, что Паскевич вряд ли может быть объективным, Дибич обратился к людям, не относящимся к ермоловскому окружению, недавно приехавшим в Грузию, но уже успевшим здесь освоиться.

«Генерал-адъютант Бенкендорф 2 говорил мне в том же смысле (что и Паскевич. — Я. Г. ), однако же полагает, что генерал Ермолов теперь может действовать по предписанному плану, но что общее мнение против его никак не позволяет оставить его начальником в здешнем крае».

Бенкендорф, младший брат шефа жандармов, не принадлежал к числу сторонников Ермолова, как и его влиятельный брат, но любопытна его ссылка на «общее мнение». К сожалению, мы не знаем отношения к Алексею Петровичу вне армии. Хотя можно предположить, что и грузинское дворянство, и коррумпированное чиновничество, которое Ермолов пытался обуздать, было бы радо его удалению.

«Флигель-адъютант полковник князь Долгорукий, не оправдывая бездействия генерала Ермолова после Елизаветпольского дела, уверяет, что убежден, что примирение между генералами Ермоловым и Паскевичем невозможно; но что в сем не причиною вражда первого против последнего, но более чрезвычайная чувствительность генерала Паскевича и хитрое действие одного поручика из армян, служившего у генерала Паскевича переводчиком, по личной вражде этого армянина к генерал-лейтенанту князю Мадатову (этот поручик Караганов прославился своей нечистоплотностью и интриганством. — Я. Г. ). Я спрашивал у князя Долгорукова (который отдает полную справедливость достоинствам генерала Паскевича и, как мне казалось, судит о вещах беспристрастно) о злоупотреблениях здешнего края. Он полагает их существующими, но увеличенными (то есть преувеличенными. — Я. Г. )».

Дибич старался соблюсти равновесие.

Но и в этом, и в следующих его рапортах Николаю явно присутствуют следы чисто политических доносов, полученных высшей властью.

19 марта 1827 года Дибич докладывал императору: «В разговоре с генералом Ермоловым о сем предмете (о присутствии на офицерских обедах разжалованных в солдаты и сосланных декабристов. — Я. Г. ), и по совершенному согласию на принятые меры, коснулась речь до разных толков о подобных предметах. Он, как я уверен, с полною откровенностью жаловался на несчастие свое, что некоторые ошибки молодых, его лет, никогда против правительства, но против начальников кои ему казались несправедливыми, а более всего, как он полагает, врожденное его снисходительное обращение, особливо с молодыми людьми, в коих он замечает особенные дарования, вели к оскорбительному, заключению, что он может быть причастен подобным мыслям; что ему кажется, что звание и лета его должны бы защитить его от подозрений такого рода и что насчет своего обхождения с подчиненными, если оно и дает повод к некоторым упрекам справедливым в строгом смысле службы, он считает себе оправданием то, что ни один из окружающих его в столь отдаленном краю и даже ни один из его корпуса не был замешан в гнусных замыслах, ибо Якубович, быв уговорен Волконским, в то же время удалился из корпуса, а Кухельбеккера он же сам, по весьма коротком здесь пребывании, выслал и отрекомендовал его князю Волконскому (начальнику Главного штаба. — Я. Г. ) как вольнодумца и весьма порочного молодого человека. Я не осмеливаюсь затруднять Ваше Величество содержанием всего нашего разговора, но должен сознаться, что в оном (как и прежде, и во все время моего здесь пребывания) я мог удостовериться более, что обвинение генерала Ермолова в сем отношении есть совершенно неосновательное и имело причиною наиболее время служения его в гвардии и начальником главного штаба в продолжение прошедшей войны; но Вашему Величеству известно, что тогда много было подобных виноватых».