Александр Ливергант - Киплинг

Киплинг: пародист и пародируемый

Пародия Р. Киплинга на Уолта Уитмена (1886)

Редко бывает, чтобы американский поэт проявил неподдельный интерес к такой далекой стране, как Индия. А потому мне доставляет огромную радость, что столь выдающийся творец, как Уолт Уитмен, нашел время сказать мне несколько слов. В свое время Барда прозвали (не поклонники его таланта, разумеется) «вдохновенным аукционистом вселенной», однако он давно уже перерос это определение, которое основывалось на некоторых запоминающихся особенностях его поэтического стиля. Теперь же его поэтические строки — порой ритмические, порой выспренние, всегда музыкальные — создали замечательную школу его восторженных последователей. Что думает великий поэт об индийском Новом годе, вы узнаете из его ответа на мою скромную просьбу поведать мне «что-нибудь на злобу дня».

Эй вы там!

С поросших соснами Аллеганских гор я, Уолт Уитмен, великан, гигант, колосс, шлю вам свой привет!

Всем своим естеством переношусь я к вам. Сливаюсь с вами.

Я — юный цивилист. Высшее Существо меня ни во что не ставит. Я пререкаюсь с бесстыдными раскольниками из муниципального совета. И я, как и вы, молюсь за счастливый Новый год!

Я и сам Высшее Существо. Бесстрастное Существо, в ритме вальса кружусь я, попирая все, что под моей пятой. Молюсь и я, безо всяких предрассудков, за счастливый Новый год!

Я — европейский бродяга. На базаре я напился деревенского самогона, у меня синие губы и по шее ползет зеленая крыса. И я, лежа в сточной канаве, тоже молюсь за счастливый Новый год!

Я — беззаботный, довольный жизнью лейтенант. В конюшне у меня шесть пони, а на заднем дворе меняла. И я молюсь за счастливый Новый год!

Я — развеселая деваха. Муж у меня в Судане, зато поклонников хоть отбавляй — десятками волочатся за моей шелковой юбкой. И я тоже молюсь за счастливый Новый год!

Я — в Сирсе, Джанге или в Монтгомери. Нет со мной ни Дикки, ни Эмми, ни Бэби, живу я в палатке с мужем, а муж еле жив. Я читаю смятые письма из дому и тоже молюсь. За счастливый Новый год!

О! Цивилист, Высшее Существо, Бродяга, Лейтенант, Соломенная Вдова и Соломенная Мать многих домашних очагов, я приветствую тебя!

Именем Человечества, великого нашего повелителя, я также желаю вам всем, и вместе и по отдельности, а кому-то — уж это как придется — счастливого Нового года!

Барри Пейн (1864–1928) — английский юморист и пародист; автор книги юморесок «В канадском каноэ» (1891) и сборника «Пьесы и пародии» (1892), куда вошла и пародия на прозу Киплинга «Самая искренняя лесть», впервые напечатанная в октябре 1890 года в лондонском журнале «Корнхилл мэгэзин».

Это не рассказ. Это разговор, который состоялся у меня с совершенно незнакомым человеком. Если бы вы спросили меня, почему я с ним разговорился, я бы ответил вопросом на вопрос: «А вы способны просидеть три часа в купе в полном одиночестве?» То-то же. Вне зависимости от того, куда идет поезд. Я-то, в отличие от вас, хорошо знаю, куда он шел; знаю я также и то, что когда трехчасовое путешествие подходило к концу, мне нестерпимо захотелось перекинуться с кем-нибудь словом. Я был готов говорить о персидской поэзии с самим заместителем верховного комиссара; готов говорить с кем угодно о чем угодно. Дай мне волю, я бы даже обратился к дворовой собаке и поговорил с ней очень ласково, уверяю вас.

А потому, когда в мое купе вошел совершенно незнакомый человек, я сразу же заговорил. Видите ли, тогда я еще не знал, что этот тип собой представляет. Я было решил, что это самый обыкновенный, ничем не примечательный молодой человек. Но не зря же говорят: по внешнему виду судить нельзя. Когда-то я познакомился с неким Т. Г, а если хотите всей правды, с Трэнтером из Бомбея… но это уже другая история. Сначала мы поговорили о погоде, потом — о лошадях. Мой спутник курил мои манильские сигары, а я рассказывал ему совершенно правдоподобные истории. Вскоре я обратил внимание, что вид у него сделался озабоченный, как будто он не привык к беседе такого рода. И тут он поведал мне историю о кобылке, купленной им в Калькутте. Отдал он за нее 175 рупий, и друзья сочли, что он переплатил: у кобылы был сильный кашель и тоскливый взгляд.

— Она у меня уже два года, — изрек он, медленно извлекая изо рта мою сигару, — и кашляет по-прежнему. И вид такой же тоскливый. Но бегает отлично. На днях я запряг ее в экку, и она у меня шестьдесят миль пробежала. Как нечего делать.

Он дал мне понять, что это расстояние кобыла проделала за пять часов, двадцать минут и десять секунд. Что ж, деревенская кобыла способна бежать с любой скоростью, и я бы охотно поверил своему спутнику, не прибавь он к двадцати минутам десять секунд. И все же называть его лгуном мне не хотелось. Мы помолчали, после чего он взял лежавшую рядом со мной на сиденье книгу. «Простые рассказы с гор» называется. Книжка эта пришлась мне по вкусу, и я частенько беру ее с собой почитать в дороге. Хорошая книга.

— Как вы думаете, — спросил он, — отчего эта книга так популярна в Англии? Если хотите, могу объяснить. В книгах я разбираюсь ничуть не хуже, чем в лошадях и людях. Но сначала обратите внимание вот на что. Когда вы еще учились в школе, вы, полагаю, обратили внимание на то, чем проза Цицерона отличается от разговорной латыни Плавта.

И тут я понял, с кем имею дело. Судя по всему, напротив меня сидел выпускник Оксфорда, не иначе. Они ведь так любят кичиться своими знаниями. И это в них самое отвратительное. Они это за собой знают и все равно дерут нос. Я объяснил ему, что в школу не ходил никогда.

— Что ж, в таком случае попробую объяснить проще, на вашем уровне, — продолжал он. — Вы ведь читали, не могли не читать английские книги и наверняка уяснили себе, что письменный английский не похож на устный. Ну, например, когда мы говорим, то часто делаем паузу перед условными придаточными предложениями, тем самым выдавая их как своего рода запоздалую мысль.

«А он совсем не глуп», — сказал я себе.

— На письме же мы ставим не точку, а всего-на-всего запятую. Автор «Простых рассказов с гор» понял это и повел себя так, словно не пишет, а говорит — он использовал на письме пунктуацию, которой мы пользуемся в устной речи. Вот почему в его рассказах точек больше, чем во всей мировой литературе. Согласитесь, это ведь гениально.

Мне показалось — наверняка сказать не могу, но мне показалось, — что эти слова вогнали меня в краску.

— Во-вторых (продолжал мой спутник), читатель любит, когда его вводят в заблуждение. Любит, когда речь идет о вещах, о которых он сроду не слышал. Не потому ли читатели с таким восторгом глотают спортивные газеты? Вот и автор «Простых рассказов» писал про жизнь англо-индийцев, не особенно утруждая себя объяснениями и все списывая на «местный колорит». Как вам кажется, лондонский кокни знает, что такое ДОР? Нет, конечно. Не знает, но хочет, чтобы к нему относились так, будто ему давно и хорошо известно, что ДОР — это не что иное, как «Департамент общественных работ» в Индии. И автор «Простых рассказов» это учел. Что, согласитесь, тоже гениально. В-третьих, читатель не любит хорошего человека — как не любит и плохого. Он любит, чтобы в конечном счете его кумир оказался не так уж плох. «Я, конечно, циник, — говорит наш автор, — к тому же светский человек, жизнь веду бесшабашную, зато люблю детей. Не верите — перечитайте мой рассказ о Тодзе, вспомните мои теплые чувства к Мухаммед Дину. При всем своем цинизме, сердце у меня доброе. Даже с Джеллалудином я поступил благородно, разве нет? В конечном счете я не так уж и плох . Любите меня!» Опять же гениально. В-четвертых, возьмите героев его рассказов — солдаты, лошади, повесы. От всех трех разновидностей рода человеческого читатель не устает никогда. Верно, подметить такое может и не гений. А еще публика любит модные словечки. Когда-то у меня была знакомая девушка, которая пела полушутливые куплеты в… — но это уже другая история. Увлекаться модными словечками — тоже еще не признак гениальности, но только гению по силам сказать больше, чем он знает. Только гению по силам сделать вид, что он знает больше, чем говорит. Только гению по силам быть совсем еще молодым, а выглядеть глубоким стариком. Есть люди, которые вхожи в индийские правительственные круги, они занимают такое высокое положение, что никто о них ничего не знает, кроме них самих, да и сами они многого даже не подозревают. И что же, наш автор их боится? Нисколько. Он говорит о них совершенно свободно, правда, весьма туманно. Он говорит: «Там наверху». И читатель восхищается этой свободой и никогда не замечает того тумана, который он напустил. Будь же благословен, дорогой читатель!