Леонид Гроссман - Пушкин

Олизару и его несчастной любви посвящено стихотворение Пушкина:

Отмечая в нем историческую рознь двух славянских наций, упоминая мимоходом и Кремль и поражение «Костюшкиных знамен», поэт находит в искусстве примиряющее начало («Но глас поэзии чудесной сердца враждебные дружит…»).

На высказывания Пушкина в их дружеских беседах Олизар ответил прекрасным посвящением «поэту могучего Севера». Он восхищается «солнечным блеском» его таланта, глубиной поэмы «Братья разбойники», и напоминает ему, что «искра гения возрождает народы и видоизменяет столетья».

В польском обществе Одессы главенствовала красавица Каролина Собаньская (которой Пушкин в 1830 году посвятил стансы «Что в имени тебе моем?..»). Она была фактической женой начальника военных поселений в Новороссии генерала Витта, известного предателя декабристов. В своей темной деятельности этот агент политической полиции имел в лице Собаньской верную и ловкую сотрудницу.

Все это было, конечно, окутано глубочайшей тайной, и никто не догадывался о закулисной активности молодой польки. В доме Собаньских Пушкин познакомился и с младшей сестрой хозяйки — Эвелиной Ганской, которой суждено было впоследствии прославиться своим браком с Бальзаком. Судя по письмам Пушкина, поклонником Ганской был в то время его друг и «демон» Александр Раевский. Польское общество Одессы сообщило молодому писателю материал для позднейшей творческой зарисовки типов «смутного времени» (шляхтич Собаньский, Мнишки).

В январе 1824 года поэт узнал от гостившего в Одессе Липранди, что в Бендерах живет крестьянин Никола Искра, помнящий Карла XII. Пушкин решил с помощью этого 135-летнего старца разыскать следы могилы Мазепы.

Из «Описания Бессарабской области» 1816 года было известно, что «близ деревни Варницы, в трех верстах от Бендер, видно и по сие время на Днестровском берегу место лагеря или города, построенного Карлом XII. Признаки сии состоят из довольно глубоких ям, расположенных параллельно и в прямом направлении. Можно также видеть амбразуры и вал, коим город был окружен, остатки дворца и порохового магазина».

Историки края сближали Бендеры с островом святой Елены — памятником падения Наполеона: «Так стены Бендерские напоминают путешественнику романтический эпизод из жизни другого завоевателя, который так же казался непреодолимым и был наказан за свое чрезмерное честолюбие».

Исторические местности всегда привлекали творческое внимание Пушкина и будили, его патриотические строфы.

Вскоре он был на Днестре в сопровождении Липранди, захватившего с собой несколько старинных книг о пребывании шведского короля в Бендерах — фолианты Норденберга с ландкартами и путешествие де-ла-Мотрея с гравюрами.

«Мы отправились, — рассказывает в своих воспоминаниях Липранди, — на место бывшей Варницы, взяв с собой второй том Нордберга и Мотрея, где изображен план лагеря, окопов, фасады строений, находившихся в Варницком укреплении, и несколько изображений во весь рост Карла XII… Некоторые неровности в поле соответствовали местам, где находились бастионы».

Воспоминания об этой южной экспедиции к местным памятникам отложились в эпилоге первой северной поэмы Пушкина:

Так отразились в заключительных стихах поэмы впечатления Пушкина о старинной турецкой крепости.

Но другие художественные заботы владели поэтом в 1824 году, другие образы занимали его воображение. По свидетельству Липранди, «он добивался от Искры своими расспросами узнать что-либо о Мазепе, а тот не только что не мог указать ему желаемую могилу или место, но объявил, что такого и имени не слыхал. Пушкин не отставал, толкуя ему, что Мазепа был казачий генерал и православный, а не басурман, как шведы, — все напрасно».

Так с грустью отмечал в эпилоге поэмы Пушкин безрезультатность своих археологических розысков 1824 года. Но ученая экспедиция не осталась все же бесплодной: как Крым был колыбелью «Онегина», так Бендеры стали колыбелью «Полтавы».

К этому времени мнение Воронцова о Пушкине уже сложилось окончательно и от первоначальных намерений «мецената» не осталось и следа. По словам декабриста С. Г. Волконского, властолюбивый Воронцов «корчил из себя в Новороссии ост-индского генерал-губернатора»: «Независимость Пушкина была для него нетерпима». Богатейший вельможа и высокопоставленный администратор быстро почувствовал в новом служащем своей канцелярии представителя враждебного лагеря. Пушкин представлялся ему вульгарным разночинцем, пишущим для черни, и опасным политическим агитатором особенно в раскаленной атмосфере Новороссии: «Я не люблю его манер и не такой уж поклонник его таланта», — пишет Воронцов 6 марта 1824 года начальнику штаба Второй армии П. Д. Киселеву. «Он только слабый подражатель малопочтенного образца (лорда Байрона)», — сообщает он через две недели свое мнение о Пушкине графу Нессельроде. В среде британской аристократии, с представителями которой Воронцов был связан родственными узами, поэзия и личность Байрона вызывали глубочайшее возмущение. «Слабый подражатель» этого порочного мятежника, выступавшего в парламенте в защиту восставших ткачей и осмеявшего в своих памфлетах коронованных учредителей Священного союза, не заслуживал покровительства государственных деятелей.

Воронцов был поклонником Макиавелли, широко представленного в его библиотеках многочисленными изданиями. В борьбе с противниками он допускал любые приемы. Приняв решение выслать Пушкина из Одессы, Воронцов в марте 1824 года обращается к Нессельроде с официальной просьбой переместить в какую-нибудь другую губернию этого чиновника, которому должны повредить «сумасбродные и опасные идеи», распространенные на юге. 2 мая он снова просит Нессельроде «избавить его от Пушкина» в связи с притоком в южные губернии греческих повстанцев, «подозрительных для русского правительства».

Такое отношение Воронцова не могло остаться тайной для Пушкина. Возникает настоящий политический бой. Поэт понимает, что с ним ведется скрытая борьба, и отвечает на нее своим единственным оружием — пером.

Еще в октябре 1823 года, во время «высочайшего» смотра войск в Тульчине, Александр I сообщил своей свите только что полученную им депешу об аресте Риэго. Среди всеобщего молчания прозвучал голос Воронцова: «Какое счастливое известие, государь!» Эта угодливая реплика чрезвычайно пошатнула общественную репутацию новороссийского губернатора, еще так недавно щеголявшего своим либерализмом. Пушкин вспомнил теперь этот случай и сделал его сюжетом коротенького политического памфлета («Сказали раз царю…»). Заключительные строки «Льстецы, льстецы! старайтесь сохранить и в подлости осанку благородства» сообщили исключительную силу сатирическому удару. Вероятно, по этому поводу Пушкин писал в 1824 году: