Виктор Ротов - И в засуху бессмертники цветут... К 80-летию писателя Анатолия Знаменского: Воспоминания

В семнадцать лет Анатолий Знаменский был арестован за какое‑то слово, за какой‑то школьный рисунок! И восемнадцать лучших своих лет промораживался на Крайнем Севере! У Человека была растоптана юность! У Человека была надломлена жизнь! Но он не сломался! Не потерял веры в человеческие идеалы, в бо- жественно — человеческое устройство жизни на планете Земля. Он сохранил на всю жизнь приобретенный в школьные годы оптимизм. А те, кто числился в «первых рядах», кто был у власти, на самом верху и у подножья «тоталитаризма», кто купался в роскоши, хапая обеими руками все возможное, «они» почему‑то в одно мгновение перестроились; начали расхапывать общенародную, добытую многими поколениями людей всенародную государственную собственность. «Они» «перестроились» враз, как по взмаху волшебной палочки; повыбрасывали, пожгли или припрятали до времени в потаенные места свои «хлебные (партийные) книжки».

А он вступил в Коммунистическую партию, из которой уже один за одним и целыми косяками выскакивали и бежали, как крысы с тонущего корабля, всякие егоры Гайдары, гавриилы поповы, Виталии коротичи, держа по — звериному нос «на зеленый ветер». Он взял партийный билет, как Микула — Селянинович взял богатырский меч — кладенец, и до последнего дыхания сражался завещанным русским словом в каждом своем произведении и, как главный герой главной его книги полководец Миронов, был отравлен подлым «искариотским» словом!..

Внешне Знаменский был всегда чист и опрятен. Выбрит до синевы. И словно бы заострен. Как казачий клинок. И было ощущение, что он как бы впечатан в наш двадцатый век, в наше революционно — тоталитарное время. Отполирован тысячью судеб узников нашего времени. Он всегда куда‑то спешил. Хотя порой сидит неподвижно и внимательно над чьей‑то рукописью. Не шелохнется. Чтобы не пропустить, не вспугнуть какую‑то мысль. Я вспоминаю, как он работал главным редактором журнала «Кубань». А редактор он был отменный. У меня до сих пор хранится одна из моих рукописей с его пометками.

Он всегда был одет, как говорится, «с иголочки». Ничего лишнего. И — ничем никогда не выделялся среди литературной братии. В отличие от некоторых «переделкинских» и «апрелевских» знаменитостей в павлинье — клоунских одеждах. С множестом заморских застежек, карманчиков, откидных и съемных воротничков, в прозрачно — кружевных рубашках с огромными и яркими, как у клоунов, галстуками, с тысячами пуговичек всевозможных размеров и фасонов.

Но более всего мне запомнились казачья папаха серого каракуля и точно такой же воротник пальто. Запомнился также плащ стального цвета. Какие‑то простые безрукавки. И еще запомнилась его папка. Тонкая! И кажется, всегда острая, как он сам.

Но, несмотря на аккуратно — неброский свой вид, он всегда был в центре внимания.

Он всегда был в центре внимания, где бы, в какой бы аудитории и в какой бы момент ни появился. В кипящем ли народом фойе писательской организации или на собрании на трибуне. А на трибуне он загорался и бледнел особенно и, казалось, жил стихией мысли и слова. Или на аллее посреди кедрово — сосновой рощи в подмосковном Доме творчества — Переделкино. Или в Сочи, на даче краснодарской писательской организации. Или в массе простого народа в электричке: он всюду и всегда оказывался в центре внимания!..

Он обладал какой‑то магической притягательностью и собирательной энергией. Немедленно привораживал к себе! И «левых», и «правых», и «центристов», и «нейтралов». Как притягивает к себе металлические стружки магнит. И немедленно все нити разговора, какого бы направления он ни был (о каком‑то романе, о поэме, по физике ли, химии, космонавтике, или о каком‑то военном сражении), вдруг немедленно оказывались «в его руках».

Главными причинами такого его магнитического притяжения были, думаю, природный казачье — крестьянский ум; хватка атамана, предводителя (он рассказывал: Знаменских часто выбирали на Дону в атаманы!); его сломанная, отражающая судьбу русского народа, необычная судьба; приобретенные на Крайнем Севере, в лагерях, его уникальные энциклопедические знания…

Нет с нами Знаменского. Знаменский с нами!..

Шесть лет с тех пор прошло, как его не стало. А помню, как сейчас…

Едем мы к нему в Хадыженск. Я за рулем. Он — рядом.

Молчим. Я сосредоточен на дороге. Он в задумчивости. Как бы в предощущении чего‑то, а может, в воспоминаниях горького прошлого. Едва ли его жизненные неурядицы будут понятны сегодня. А тогда…

На выезде из Краснодара, у поста ГАИ нас остановили. Я выхожу из машины, ко мне подходит сержант милиции и вежливо просит взять в машину пару пассажиров.

— Что вы?!. — тоже вежливо отвечаю я. — Со мной едет сам (!) Знаменский!

— A — а!.. Тогда поезжайте! — несколько стушевался сержант и взял под козырек.

То ли он знал Знаменского, то ли на него произвело впечатление слово «сам»? Да и наша «Волга» была правительственного образца, черного цвета, к тому же еще и в экспортном исполнении — с никелированной окантовкой по кузову.

Анатолий Дмитриевич выдержал паузу, а как только мы отъехали от ГАИ, ухмыльнулся.

— Хм! И как это ты?.. — проговорил он, крутнув головой.

— Получилось как‑то…

И я как бы отмахнулся от забавного эпизода. Мне хотелось продолжить наш разговор, начатый еще у меня дома. Тема щекотливая. А при посторонних…

Дело в том, что мы с ним чуть ли не всю ночь «прокоротали» за разговорами. Благо у меня квартира однокомнатная, и мы могли разговаривать, лежа в постели.

Жена моя Рая под наш гомон не раз засыпала и просыпалась. Словом, спала неважно. Но ни разу не упрекнула нас. Она глубоко уважала Анатолия Дмитриевича за его всегдашнюю деликатность, за ум, за умение рассказывать… Извиняясь за причиненное беспокойство, он забавно так оправдывался:

— Не могу же я нести в гости скуку!

Он относился к Рае неизменно уважительно за ее радушие и гостеприимство. Соревновались в умении заваривать чай. Знаменский научился этому искусству на «северах». Делал он это с «чувством, с толком, с расстановкой». Рая училась и удивлялась его умению.

А рассказчиком он был интересным: слушаешь его, словно захватывающий роман читаешь. По словам Раи, Анатолий Дмитриевич в этом даже Виктора Астафьева превосходил.

Во время Дней советской литературы на Кубани Знаменский пригласил нас, меня и Раю, в гостиницу навестить его старого друга Виктора Петровича Астафьева. В ту ночь мы до утра просидели в номере. Что и говорить — Виктор Астафьев был неиссякаем в своих устных рассказах. На мой взгляд, они оба — и Знаменский, и Астафьев — были одинаково талантливыми рассказчиками. Всю ночь проболтали, перебивая друг друга: «А помнишь…».