Пауль фон Леттов-Форбек - Мои воспоминания о Восточной Африке

При нашем вступлении в факторию капитан Мюллер вышел ко мне навстречу сильно прихрамывая. Он высказал свое удивление, что я со своим отрядом прошел спокойно по большой дороге прямо в Кокозани, так как где-то поблизости, он предполагал, должны находиться еще две английских роты. Он до сих пор не мог установить точно их местопребывания, но на основании захваченной переписки нельзя было сомневаться в их присутствии в этом районе. Затем капитан Мюллер сообщил, что до сих пор ему не удалось найти более крупных запасов ружейных патронов и поиски все еще продолжались. При более глубоком размышлении мне теперь казалось наиболее вероятным, что разыскиваемые склады огнеприпасов должны были храниться не в самой фактории, а непосредственно у ширококолейной железной дороги, а именно - у ее южного конечного пункта. Там противнику было необходимо, конечно, устроить большие склады; здесь же могла производиться только перегрузка с транспортных судов реки Намакурры на железную дорогу. Надо было выяснить, насколько эти предположения могут оказаться верными. Я немедленно вернулся назад и у самой плантации наткнулся на голову колонны наших главных сил.

Передние роты были не очень довольны тем, что должны повернуть обратно к железной дороге для дальнейшего движения на юг вдоль нее. После утомительного перехода были вполне понятны нелестные выражения о моем распоряжении. К счастью для себя, я их не слышал.

В сравнительно плохом настроении подходили передние люди к железнодорожной станции; они не верили серьезно в возможность столкновения. Вдруг совершенно неожиданно несколько аскари нашей головной части упали, сраженные неприятельскими пулями совсем с близкого расстояния. Были стянуты остальные части главных сил, успевшие развернуться для боя. К моменту моего прибытия положение еще не совсем выяснилось; неприятель, по-видимому, укрепился, а ближняя разведка еще не была закончена. Завязался затяжной огневой бой. Начался дождь, было холодно, и все чувствовали себя скверно. Сам я отправился к роте обер-лейтенанта Руктешеля, расположенной приблизительно на расстоянии 70 метров от глинобитных станционных построек. Как только кто-либо из неприятелей покидал укрытие, рота открывала меткий ружейный и пулеметный огонь с высоких термитных холмов.

По моему мнению, в данное время обстановка для штурма станции была неблагоприятной. Мы должны были двигаться в атаку по густому кустарнику, который держался противником под сильным огнем. Это вряд ли позволяло надеяться на успех. Можно было ожидать, что многие стрелки не пошли бы в атаку, а те которые добрались бы до неприятельских укреплений, залегли бы перед ними и не двинулись бы дальше. К тому же моя разведка навела на мысль о том, что артиллерийский огонь, особенно с двух сторон, по целям, которые были хорошо видимы, мог оказаться очень действительным, напугать неприятельских аскари и заставить их бежать. Это был бы благоприятный момент для хорошего пулеметного огня. Но начинало темнеть, а наша пушка была разбита. Таким образом, сегодня уже ничего нельзя было предпринять. Поэтому главная масса войск вернулась обратно в лагерь, и только отряд капитана Поппе в составе трех рот остался в тесном соприкосновении с противником.

На другой день мы с большим трудом привели в порядок нашу пушку. К счастью, она оказалась того же образца, что и орудия, захваченные капитаном Мюллером, и можно было, путем замены отдельных частей, составить из этих трех разбитых орудий одно годное для стрельбы. Следовательно, имелась надежда использовать с успехом захваченные третьего дня 200 патронов. После обеда орудие должно было открыть огонь по станции с расстояния нескольких сот метров. Другое, меньшее орудие, калибром в 4 см, находилось в передовых пехотных цепях. то есть на дистанции около 100 метров, и было готово вести перекрестный огонь совместно с первым. Все пулеметы были наготове. Сам утром я опять посетил факторию для переговоров и приказал передать тамошним мирным жителям, что им нечего бояться, если после обеда будет небольшая стрельба. Белые женщины и дети были очень напуганы боями, и часть из них бежала в кустарник.

Сильно измученный, я отправился в лагерь, когда внезапно у станции прекратился шум боя. По телефону передали, что впереди у станции слышны громкие крики. Постепенно выяснилась следующая картина: неприятель был, по-видимому, потрясен метким концентрическим огнем, который мы вели с 12 часов 2 июля. Теперь начался обстрел сразу с двух сторон артиллерийскими снарядами, и, как только противник пытался шевелиться, по нему открывался пулеметный огонь. Молодые войска неприятеля не выдержали и начали волноваться. Наши роты учли этот критический момент и немедленно его использовали. Они сразу бросились на противника с громкими криками "ура" и одним рывком очутились на неприятельской позиции. Противник обратился в бегство; англичане уверяли, что они были увлечены португальцами. Во всяком случае они бежали, а наши роты энергично преследовали их. Неприятель бросился к реке Намакурре, которая протекала непосредственно в тылу его позиции. Многие быстро сбрасывали сапоги и кидались в воду; при этом утонула главная масса неприятельских войск и в том числе их начальник майор Горе-Браун.

За время с 1 по 3 июля неприятель потерял: 5 европейцев и 100 аскари убитыми, 4 европейца и около 100 аскари утонувшими, и 421 аскари пленными. Кроме европейцев, взятых в плен (5 англичан и 117 португальцев), 55 португальцев было эвакуировано, и 46 больных и раненых португальцев оставлены в лазарете Кокозани. У нас было убито 8 аскари, 1 носильщик пулемета и ранено 3 европейца, 11 аскари и 2 носильщика пулеметов. В первый момент после боя нельзя было определить, насколько велико количество боевых припасов и продовольствия, захваченных нами на станции. 7 станковых и 3 ручных пулемета, а также 2 орудия попали в наши руки; последние были приведены в негодность.

Все новые и новые ящики захваченных боевых припасов доставлялись в наш лагерь. Интендант, лейтенант флота Беш, был в отчаянии, так как он не знал, откуда достать носильщиков для переноски этого груза. К этому еще прибавилось более 300 тонн продовольствия и запасы сахарного завода Кокозани. Каждый из наших цветных мог получить из добычи сколько угодно материала для одежды, и мой бой Серубили заявил мне: "Это все-таки совсем другое дело, чем у Танги; ведь каждый получает здесь столько сахару, сколько он пожелает". Действительно, весь лагерь был завален сахаром; каждый черный оказался так богато снабжен продовольствием всякого рода и одеждой, что люди, как по команде, перестали воровать, а это, пожалуй, для черных что-нибудь да значит. Было захвачено много европейского продовольствия и консервов. Все наши европейцы могли быть обеспечены на несколько месяцев. К сожалению, мы не смогли увезти с собой полностью большое количество найденных хороших вин. Часть вин была выделена для больных в качестве укрепляющего средства; остальное вино необходимо было выпить тут же, на месте. На бурное веселье, вызванное этой выпивкой, смотрели сквозь пальцы, и каждый после такого долгого периода лишений позволил себе дать волю своим чувствам. На заводе в Кокозани имелось также большое количество бочек с отличной водкой, заготовленной для английских войск. Но, несмотря на самое горячее желание, выпить всю водку было невозможно, и пришлось большую ее часть вылить в реку Намакурру.