Андре Моруа - В поисках Марселя Пруста

Мой главный недостаток? — Не умею, не могу «хотеть».

Мое любимое занятие? — Любить.

Моя мечта о счастье? — Боюсь, она недостаточно возвышенна; я не осмеливаюсь ее высказать, а высказав — разрушить.

Что было бы для меня самым большим несчастьем? — Не знать ни моей матери, ни бабушки.

Кем бы я хотел быть? — Собой — таким, каким меня хотели бы видеть люди, которыми я восхищаюсь.

Страна, где бы я хотел жить? — Та, где некоторые желанные мне вещи осуществились бы как по волшебству — и где неясность всегда была бы разделенной. (Подчеркнуто Прустом) .

Мой любимый цвет? — Красота не в красках, а в их гармонии.

Мой любимый цветок? — Ее цветок — а затем все остальные.

Моя любимая птица? — Ласточка.

Мои любимые прозаики? — Сегодня Анатоль Франс и Пьер Лоти.

Мои любимые поэты? — Бодлер и Альфред де Виньи.

Мой любимый литературный герой? — Гамлет.

Моя любимая литературная героиня? — Федра (вычеркнуто Прустом). Береника [35] Героиня трагедий Расина («Береника», 1670) и Корнеля («Тит и Береника», 1670); иудейская царица, на которой хотел жениться римский император Тит, но отказался от своего намерения, чтобы не вызвать неудовольствие римлян.

Мои любимые композиторы? — Бетховен, Вагнер, Шуман (sic).

Мои любимые художники? — Леонардо да Винчи, Рембрандт.

Мои герои в реальной жизни? — Господин Дарлю, господин Бутру.

Мои героини в истории? — Клеопатра.

Мои любимые имена? — У меня только одно за раз.

Что я ненавижу больше всего? — То, что есть во мне плохого.

Исторические характеры, которые я больше всего презираю? — Я не настолько образован.

Ратный подвиг, которым я больше всего восхищаюсь? — Моя добровольная военная служба.

Реформа, которой я больше всего восхищаюсь? — (На этот вопрос Марсель Пруст не ответил).

Какой дар природы я бы хотел получить? — Волю и обаяние.

Как бы мне хотелось умереть? — Лучшим — и любимым.

Каково мое нынешнее умонастроение? — Скучно думать о себе, чтобы ответить на все эти вопросы.

К каким недостаткам я снисходительнее всего? — К тем, которые понимаю. (Подчеркнуто Прустом).

Мой девиз? — Я бы слишком боялся, что он принесет мне несчастье». [36] Les Confidences de salon (Paris, Lesueur-Damby, editeur, 19, rue de Bourgogne). Альбом принадлежит господину Эдварду Ватерману.

Он пошел в армию досрочно, в 1889 году, чтобы успеть воспользоваться действовавшим последний год правом добровольца служить всего двенадцать месяцев. Его отправили в Орлеан, в 76-й пехотный полк, где, благодаря одному «интеллигентному» полковнику, то есть чувствительному к гражданским достоинствам и доступному для рекомендательных писем, не слишком страдал от разрыва между семьей и казармой. На одном довольно жалком портрете он изображен плохо одетым пехотинцем в мешковатой шинели, в похожей на цветочный горшок фуражке, под козырьком которой оказались погребенными его прекрасные глаза персидского принца. Роберу де Бийи, будущему послу, служившему тогда артиллеристом в Орлеане, выправка и речь Пруста показались далекими от армии настолько, насколько это только возможно: «У него были огромные вопрошающие глаза, а фразы любезны и гибки. Он говорил со мной о господине Дарлю, своем преподавателе философии в Кондорсе, и благородные мысли, которыми обменивались в этом правобережном лицее, показались бывшему зубриле из Лавочки Луи [37] Т. е. из лицея Людовика Святого. новинкой, может быть, достойной презрения, а может, кто знает, и возвышенной…» Зачисленный в учебное подразделение из шестидесяти четырех человек, в списке успеваемости он значится шестьдесят третьим. Хороший ученик Пруст оказался не блестящим солдатом. Однако он не жаловался и даже сам удивлялся, что так хорошо переносит эту новую жизнь.

Марсель Пруст своему отцу (23 сентября 1889 г.):

«… Я совсем не плохо себя чувствую (кроме желудка), нет даже той общей меланхолии, причиной которой — по меньшей мере поводом, следовательно, оправданием — в этом году стала разлука. Но мне крайне трудно сосредоточить свое внимание, чтобы читать, учить наизусть, запоминать. Имея крайне мало времени, я обращаю к тебе сегодня лишь это краткое свидетельство моих постоянных и нежных «дум о тебе». До завтра, дорогой мой Папочка, напомни обо мне дорогому поэту, твоему соседу, и повергни меня к стопам госпожи Казалис… Вообрази себе, что, к великому возмущению Дербонов, [38] В других источниках эта фамилия приводится несколько иначе — Дербан; впрочем, разночтение объясняется ее написанием: Derbaune — Derbanne; см. Именной указатель. кабурские горничные, завидев традиционного «солдатика», слали ему тысячи поцелуев. Это мне в отместку за покинутых мною горничных. [39] В других источниках цитируется: «…за покинутых мною орлеанских горничных», что больше проясняет текст — ведь служил М. Пруст в Орлеане, а в Кабуре (в августе 1889 г.) был лишь во время увольнения. И я наказан, да позволит мне господин Казалис привести строчку одного из самых прекрасных его стихотворений: «За то что презрел цветы их грудей нагих». Бесконечно тебя целую.

Госпожа Адриен Пруст Марселю :

«Наконец-то, родной мой, прошел месяц, осталось съесть лишь одиннадцать кусочков пирога, в котором один-два ломтика придутся на отпуск. Я придумала для тебя способ скоротать время. Возьми одиннадцать плиток шоколада, который ты так любишь; скажи себе, что будешь съедать по одной лишь в последний день каждого месяца, и сам удивишься, как быстро они тают, и твоя ссылка вместе с ними…»

Свое воскресное «увольнение» он проводил в Париже, где был счастлив снова встретиться с друзьями. В тот день он часто заглядывал к госпоже Арман де Кайаве, властной хозяйке дома, «Эгерии» [41] Эгерия — нимфа, возлюбленная и наставница римского царя Нумы Помпилия; в переносном смысле — тайная советчица. Анатоля Франса, сын которой, Гастон, стал одним из лучших друзей Марселя, и был с ним до того «мил», что провожал его каждый воскресный вечер к орлеанскому поезду.

Марсель Пруст Жанне Пуке:

«Если вы вспомните, что такси в то время не существовало, вас наверняка поразит, что каждый воскресный вечер, когда я возвращался в Орлеан поездом, отходившим в 7-40, он всякий раз отвозил меня в экипаже на вокзал… и ему случалось даже доезжать до Орлеана! Моя дружба к нему была огромна, в казарме я только о нем и говорил, так что мой денщик, капрал и т. д. видели в нем некое божество, и на Новый год даже послали ему поздравление в знак своих верноподданнических чувств!..»