Станислав Зарницкий - Чичерин

31 декабря 1925 года XIV съезд избрал Г. В. Чичерина членом Центрального Комитета ВКП(б).

Зима 1926 года с ее морозами показалась Георгию Васильевичу, вернувшемуся из западных стран, очень суровой. Пальто не грело, шарф, которым он по привычке старательно укутывал горло, не помогал. Он мерз не только на улице, но и в своем кабинете, где, как в былые годы, допоздна засиживался за работой.

Первое время Чичерин чувствовал себя довольно сносно. Может быть, болезнь отступила или он сжился с ней. Так или иначе, но упорный, всепоглощающий труд помогал.

Порядок работы наркома был прежний: чтение сообщений послов, материалов печати, затем подготовка и обсуждение на коллегии различных текущих вопросов, беседы с заведующими отделами, приемы дипломатов и представителей советских учреждений и организаций.

В течение дня нарком делал специальные пометки на четвертушках бумаги, а по окончании рабочего дня, точнее после 2–3 часов ночи, приглашал стенографистку и диктовал записки в ЦК партии, в правительство, готовил ответы на письма, проекты нот, замечания и указания членам коллегии и другим сотрудникам, а нередко и статьи в советскую печать. Все это расшифровывалось за ночь, а к утру тщательно проверенные материалы, с которыми уже успевали познакомиться соответствующие заведующие отделами и члены коллегии, раскладывались на рабочем столе в ожидании подписи наркома.

Работы было много. В январе 1926 года Советский Союз пригласили принять участие в конференции по разоружению. Согласие было дано, но затянулась переписка о месте переговоров, поскольку намерение провести такую конференцию в Швейцарии наталкивалось на все еще не урегулированный конфликт, возникший в результате убийства Воровского.

В это же время остро встал вопрос о приеме Германии в члены Лиги наций, что не могло не затронуть советско-германские отношения. Внушала серьезные опасения наметившаяся на недружественной для СССР основе возможность сближения Германии с Францией. В случае такого сближения Франция намеревалась интриговать Германию, толкая ее против Советского Союза. Пренебрежение этими опасностями грозило ухудшить советско-германские отношения.

Заботили наркома и отношения с Польшей, которым грозило ухудшение вследствие прихода к власти реакционных элементов. В Варшаве носились с планами сколачивания антисоветского прибалтийского блока.

Так нити международной политики затягивались в один запутанный клубок сложных противоречий. Нужна была максимальная бдительность, чтобы не допустить использования складывающейся обстановки против Советского Союза.

Конечно, можно было работать меньше. Наркомат окреп, многие сотрудники выросли до уровня зрелых политических деятелей. О временах 1918 года вспоминали как о древней истории. Казалось странным слышать, что тогда нарком был и руководителем и исполнителем.

Коллегия НКИД стала тем регулярно, почти ежедневно действующим органом, где в жарких спорах рождались контуры важных внешнеполитических решений.

Чичерин не ослабил темпов работы, проводил совещания, принимал посетителей, часто встречался с иностранными послами. Как и раньше, шутил, иронизировал, спорил, разъяснял. Словом, оставался прежним, каким его привыкли видеть всегда.

2 мая 1926 года приехавший из Германии профессор Норден осмотрел Чичерина и нашел, что здоровье его пациента значительно ухудшилось. Необходим повторный курс лечения.

Чичерин выслушал советы профессора, чтобы через день забыть о них. По-прежнему дни и ночи просиживал он в своем кабинете. Временами даже забывал, что другие люди работают иначе, и раздражался, когда поздно вечером не мог дозвониться до нужного ему сотрудника и приходилось вызывать его из дому.

Как-то в субботу вечером возник один из многочисленных дальневосточных вопросов. Георгий Васильевич решил узнать, что предпринято. Оказалось, что сотрудник, занимавшийся им, отложил дела на понедельник и уехал отдыхать в Пушкино. По приказанию наркома его разыскали и привезли в Москву. Чичерин посмотрел на него и не без иронии заметил:

— У англичан есть такое понятие — weekend, когда люди забывают о своих обязанностях и уезжают за город. Так вот существует такое крылатое выражение: если хотите напасть на Англию, то нападайте тогда, когда начинает weekend, до понедельника никто и пальцем не шевельнет.

Кое-кому такая требовательность наркома была не по душе, на него стали жаловаться. Чичерин искренне недоумевал: ведь дело должно быть выше личных интересов.

Сам он отказывался от многого. Вот врачи требуют, чтобы он бывал на воздухе, двигался. Для Чичерина это было проблемой. Решил он ее по-своему: по вечерам выходил на Кузнецкий мост в стареньком, наглухо застегнутом потертом пальто, в котелке, с тросточкой. Прогуливался возле здания НКИД. Но скоро прохожие стали узнавать его и по всему пути следования собирались группами. Было неприятно, он поеживался, ускорял шаг и часто, не закончив прогулки, скрывался в подъезде наркомата. Пришлось отказаться от таких прогулок. Тогда он придумал себе другое, стал своим собственным «курьером»: записывал на листочках бумаги те или иные соображения, а затем, запечатав их в конверт, поздно вечером разносил по кабинетам сотрудников, с тем чтобы, придя на работу, они могли сразу приступить к подготовке нужного дела. Каково было удивление сотрудников, задержавшихся на работе, когда к ним входил нарком и молча клал на стол пакет со своими указаниями. Ночные прогулки наркома быстро стали предметом шуток. Георгий Васильевич не сердился, так как знал цену шутки и считал, что лишний анекдот не подорвет его авторитета.

С середины 1926 года, несмотря на весь стоицизм, интенсивность работы Георгия Васильевича резко упала, значительно сократилось количество документов, написанных им самим, все реже появлялись его статьи в печати.

В разговорах с ближайшими сотрудниками у Георгия Васильевича стали проскальзывать грустные нотки, казалось, что-то сковывало его мысль, мешало. И вдруг вспышки гнева по пустякам, на которые он никогда раньше не обращал внимания. Видимых причин к этому нет, и многие склонны объяснять это повышенной чувствительностью, вызванной болезнью и огромной нагрузкой.

Пока все это носило эпизодический характер. Георгий Васильевич не менялся, по-прежнему с большим искренним оптимизмом переписывался с пионерами и красноармейцами. Трогательные симпатии проявлял к тамбовским землякам. Многие шли к нему за помощью, за советами. И он никогда никому не отказывал.

Вот он хлопочет о пенсии для правнучки полководца Александра Суворова, который был «инициатором внесения массового момента в стратегию и тактику, и можно даже сказать, что тактика нашей гражданской войны является во многом прямым продолжением методов Суворова».