Станислав Зарницкий - Чичерин

По вечерам нарком занимался в маленьком кабинете (большой кабинет предназначался для приема послов и вообще носил чересчур официальный характер). Иногда прерывал работу, выходил к секретарям. И надо было видеть, как по-детски искренне радовался, когда поздней ночью заставал задержавшегося сотрудника! Взбодренный после короткого, в большинстве случаев шутливого разговора, возвращался в кабинет и долго засиживался там. Были случаи, когда он позволял себе незаметно для окружающих исчезнуть из наркомата. Тогда секретари сбивались с ног, разыскивая его по учреждениям, и нередко обнаруживали у Ильинских ворот у букинистов.

Как большинство книголюбов, он мог подолгу рыться в книжном старье, отыскивая какую-нибудь драгоценность. Однажды произошел комичный случай: Чичерин обнаружил книгу с дарственной надписью, обращенной… к нему самому. Автор прислал ему эту книгу в Покровское, когда он уже находился в эмиграции, и вот прошло почти двадцать лет, книга нашла его. Пришлось уплатить за нее большие деньги: плут-букинист, узнав наркома, повысил цену за автограф. Денег было не жаль. Георгий Васильевич охотно посмеялся вместе с букинистом — ведь это была необычная встреча с юностью, а такие встречи бывают в жизни не так уж часто.

Между тем приближался юбилей десятилетнего пребывания Чичерина на посту наркома иностранных дел. Сам он словно забыл о себе, хотя в иностранных газетах читал статьи, посвященные этой дате. В середине мая состоялось заседание коллегии НКИД, на котором нарком не присутствовал. Было принято решение отметить его юбилей. Но, зная его характер, никто не решился сообщить ему об этом.

Утром 30 мая 1928 года нарком, проходя в свой кабинет, взял у секретаря газеты и через минуту выскочил в приемную, страшно возмущенный.

— Кто разрешил? Почему не спросили у меня? Впрочем, я знаю, чья эта работа. Вызовите ко мне Карахана.

Чичерин бушевал долго. Карахан успокаивал его как мог.

С этого дня потоком шли приветственные телеграммы. Он сухо благодарил и во все свои ответы вставлял фразу: «Я должен, однако, заметить, что меня, так сказать, женили без меня. Эту дату я не признаю, и принципиально я не признаю юбилеев лиц, а только юбилеи учреждений. В самом существе юбилея отдельного человека есть нечто ложное, противоречащее моим основным взглядам».

На торжественное заседание Чичерин не явился: болезнь свалила его с ног. Профессор Бурденко, посетивший его в эти дни, нашел, что болезнь вспыхнула с новой силой и вряд ли поможет лечение в обычных условиях. Больной отчетливо понимал это и готовился мужественно встретить удары судьбы. Много теплых слов было сказано по его адресу на торжественном заседании. «Общее собрание, — говорилось в резолюции сотрудников НКИД, — находит необходимым отметить, что Ваша беззаветная и преданная работа на посту красного дипломата, руководителя внешней политики первого в мире пролетарского государства нас вдохновляет и служит примером в нашей работе. В сегодняшний торжественный день желаем Вам бодрости и силы для продолжения Вашей плодотворной работы на этом ответственнейшем посту».

Было также принято решение собрать материалы и написать научную биографию Чичерина.

А поток писем и телеграмм не иссякал. Среди них было и письмо Ранцау. Он жаловался, что на него сыпались упреки со стороны иностранных дипломатов за то, что он, будучи дуайеном дипломатического корпуса, не предупредил их об этой дате.

«Слегка обиженный и несколько опечаленный — не в качестве дуайена, теперь поставленного под угрозу, а как друг — тем фактом, что только из газет я смог узнать о сегодняшнем историческом дне, я посылаю Вам самые сердечные поздравления, — писал посол. — Я приветствую этот день как день счастья для Союза, как дань радости для Германии, так как Вашему государственному искусству и уверенному руководству обязаны не только недосягаемые для завистников успехи Советского Союза в области внешней политики, но и не в меньшей степени дружественные отношения с Германией».

Газеты всего мира откликнулись на юбилей Георгия Васильевича. 3 июня 1928 года германская «Роте фане» писала: «Имя Чичерина неразрывно связано с неуклонным нарастанием мощи СССР. Выдающиеся способности, проявленные им в качестве главы и творца красной дипломатии, защищающего на передовом посту интересы рабочего государства от окружающего капиталистического мира, энергия, гибкость, ловкость и тактическое умение, с которым Чичерин защищает эти интересы, превратили его в одну из наиболее популярных фигур СССР, в опасного противника капиталистической дипломатии, которой отлично известны его блестящие способности».

Должную дань талантам советского дипломата отдала буржуазная печать. Английская газета «Дейли ньюс» отмечала: «Какова бы ни была, однако, судьба его политики, он вел героическую борьбу. Арестант Брикстонской тюрьмы остался единственным министром иностранных дел в Европе, пережившим поток событий всех послевоенных лет. Он остается замечательнейшим продуктом величайшего социального переворота в истории — воплощенной идеей, — этот человек, ведущий уединенную жизнь в своем кабинете с закрытыми окнами, редко выходящий на прогулку, работающий ночи напролет, теряющий чувство времени, принимающий одного в час, другого в два часа ночи, чуждый привычкам и нравам обычного мира, символ Немезиды, карающей тиранию».

В последнее время скрашивал дни Георгия Васильевича «всесоюзный староста» Калинин. Он проявлял к больному трогательное, отнюдь не казенное внимание. Глядя на осунувшееся лицо Чичерина, на его нервные, опухшие в суставах руки, Михаил Иванович настойчиво уговаривал больше отдыхать, рекомендовал выехать за город, на дачу.

В ответ Чичерин отрицательно качал головой. Кто бы упрекнул его, если бы он, утомленный, больной человек, пожил за городом, на воздухе? Но Чичерин никого не хотел стеснять, а приобретение собственной дачи считал грубым и непростительным клятвопреступлением: ведь он раз и навсегда порвал со своим дворянским прошлым, с собственностью, и воскрешать его — значит отступить, обесчестить всю прожитую жизнь, героизм превратить в фарс. Решительно по тем же мотивам отказался он и от 5 тысяч долларов, полученных на его имя Государственным банком СССР из-за границы после реализации ценных бумаг, принадлежавших наркому со времен эмиграции.

В июне Георгий Васильевич подал заявление с просьбой о долгосрочном отпуске и начал готовиться к длительному перерыву в работе. Прежде всего он проявил заботу о книгах — своих лучших друзьях. На квартиру к нему доставили огромный книжный шкаф. Постепенно с помощью секретарей Георгий Васильевич перенес в него книги, альбомы, ноты из кабинета.