Мария Тенишева - Впечатления моей жизни

Лазарет помещался в смоленском отделении Московского археологического института, как раз над моей квартирой, и таким образом, я могла день и ночь там работать и следить за тем, чтобы раненым было как можно лучше. Его посетил государь и остался им очень доволен, выразив мне свою благодарность.

Свой автомобиль я предоставила исключительно для раненых. В Смоленске перевозочных средств для раненых не было устроено, и этот автомобиль за 13 месяцев перевез 631 человека в разные лазареты. В любой час ночи, стоило только нам позвонить по телефону, и автомобиль без отказа выезжал на железную дорогу. Так как у нас не было в то время хорошего шофера, то В.А.Лидин с большой охотой и тоже без отказа исполнял эту роль. Чтобы не рисковать порчей автомобиля, я его перестала сама употреблять.

И этот-то, необходимый для всех смоленских лазаретов автомобиль реквизировали! Это случилось именно в момент, когда я поехала в Петроград хлопотать об уплате мне за полтора года военного постоя в доме на Английской набережной, в тот самый раз, когда мы все чуть-чуть заживо не сгорели в вагоне. Депешу о том, что автомобиль реквизирован, я получила в день приезда в Петербург. Итак, едва только я уехала, как со мной сделали самую кричащую несправедливость…

В скором времени наш лазарет, как и вое частные лазареты в Смоленске, был закрыт ввиду приближения немцев, а дом был отдан авиационному отделу. То, что меня духовно поддерживало в течение этих тринадцати месяцев войны, безжалостно и сразу было вырвано из моих рук. Я вдруг и сразу окунулась во все ужасы общего развала…

Мы решили прожить зиму 1915-1916 годов в Москве. После закрытия лазарета мне больше нечего было делать в Смоленске. Кроме того, мою квартиру занял великий князь Александр Михайлович, переехавший в Смоленск со всем своим авиационным штабом.

Общее настроение тогда было ужасное. Измена Мясоедова, Сухомлинова и других тяжелым камнем легла на душу каждого из нас. Наше грандиозное и в то же время позорное отступление из-за недостатка снарядов, падение одной крепости за другой и, наконец, последний удар, взятие Варшавы, все это убивало всякую надежду…

Я как-то застыла, съежилась и замолкла. Мне было все равно где жить. Состояние было такое, что казалось, что и жить-то не хотелось…

В Москве мы наняли старый деревянный особняк. Перевезли туда часть моих вещей и начали жизнь, по условиям и обстановке похожую на беженскую. Вначале мы были растеряны, но у нас в Москве есть и родственники, и знакомые, радушно и ласково нас принявшие.

В течение этой зимы мне удалось ближе познакомиться с некоторыми слоями современного московского купечества и изучить их нравы. Попала я в высшее купеческое общество и могу сказать, что купеческие дамы в большинстве гораздо симпатичнее мужчин. Они благообразны, молодые очень нарядны, приветливы, общительны и, несмотря на крикливость, все же производят впечатление добродушных женщин. Мужчины же не то. Дельцы, отцы семейств — надуты, мешковаты, весьма неразговорчивы, холодны и почти неучтивы, а вид у них такой, как будто бы они людей ни во что не ставят, им они не нужны и, чего доброго, денег попросят взаймы.

Молодежь, та очень забавна, она вся обязательно с бритыми лицами, одета по строгим правилам последней английской моды, но почему-то кажется скорей смешной и напоминает какой-то маскарад. Несмотря на желание что-то из себя изображать, эти молодые люди ни по своему воспитанию, ни по манерам или разговору не дают ни на секунду иллюзии, что вы находитесь в культурном обществе. Наоборот, перед вами только прилизанные, прифрантившиеся приказчики, с развязными, гостинодворскими манерами, вроде П.А-ва. Между ними есть красивые юноши, с мужественными лицами, рослые, говорящие даже на иностранных языках, как, например, Г-в, которого я встречала чаще других. Но все-таки по своей грубости он остался тем же плохо воспитанным парнем из любого лабаза, несмотря на его бритую физиономию и безукоризненное платье новейшего покроя.

Та часть московского купечества, с которым я столкнулась, живет очень богато, в больших хоромах, даже дворцах. Теперь у них пошла мода на классику, и без колонн снаружи и внутри архитектор не смеет сунуться со своим проектом, иначе лишится выгодной работы. Без колонн теперь купечеству как-то не живется, поэтому в самых узких и грязных московских переулках вы всюду натыкаетесь на дома с толстыми несуразными колоннами, подпирающими тяжелые фронтоны с массою снега на крышах.

Колонны обозначают дом богача, уж это без ошибки. Затем они говорят о том, что здесь можно хорошо покушать, служат, так сказать, вывеской, а купец это любит, чтобы хорошая вывеска была на его заведении.

Кушает он, несмотря на дороговизну продуктов и войну, много и хорошо. Но он не эгоист, он любит это делать в большой компании. У него открытый дом, и подают на обедах всего так много, что хоть в карман клади и домой уноси. Я непременно так сделаю в первый же раз, что снова попаду на такой обед, возьму полрябчика, ведь теперь они стоят три рубля штука.

На многолюдных званых обедах поражает пестрота приглашенных. Там можно видеть и генералов, и каких-то прапорщиков, и разных тыловых героев, и актеров, каретников, суконщиков, приказчиков, докторов, одних или с их почтенными половинами. Нельзя себе представить, чтобы на Западе к званому обеду какой-нибудь молодой человек решился бы приехать в цветном галстуке и кофейном пиджаке, а в Москве очень просто, все можно, и никто в вину этого не поставит. Такой господин однажды был моим соседом за столом справа, и так пил, так много пил, что после обеда прохода не давал одной даме, уже не первой молодости, и все повторял: "Нет, скажите же, пожалуйста, сколько вам лет?"

Мой сосед слева был еще интереснее. Уже немолодой, со взъерошенными волосами и проседью в бороде, он молча сел за стол, но после нескольких стаканов язык его развязался. Он избрал своим объектом мою племянницу В., которую он видел впервые. К концу обеда, да и после, он без умолку повторял крикливым голосом: "Ты Вера! Ты Вера моя… Вера!… Что может быть выше Веры!" Что он пьян, это было ясно, но кто его знает, может быть, он пустил в своем роде и остроумие, потому что моя племянница действительно огромного роста…

Купечество живет, по-видимому, больше напоказ - колонны на фасаде, колонны в парадных комнатах, а в общем всюду холодно, чинно и неуютно. Мне лично никогда не хотелось бы жить ни в одном из таких домов. В них отсутствует душа. Напрасно вы стали бы искать в них ту интимную комнату, ту "святая святых", в которую уходишь отдохнуть, найти себя, сосредоточиться, взяться в свободную минуту за начатую книгу или оставленную работу, комнату-друга, которую обставляешь заветными и любимыми вещами, накапливающимися годами, даже отчасти вытесняющими вас, где уютно и особенно хорошо дышится, думается и живется. Таких комнат купечество, видимо, не понимает.