Мария Тенишева - Впечатления моей жизни

При заводе была гостиница, в которой останавливались люди, приезжавшие по делам завода, всевозможные комиссионеры, поставщики, представители известных фирм, а главное, подолгу жили "приемщики" — артиллерийские офицеры и инженеры. Это были совершенно особенные люди — "типы"…

Когда поселялся для приемки снарядов какой-нибудь артиллерист, то, начиная с мужа и кончая самым маленьким деятелем завода, все угождало и стелилось перед ним, как перед каким-нибудь принцем. Дело в том, что принимать правительственные заказы следовало бы поручать людям с неподкупной совестью. И несомненно, что если приемщик недобросовестный, то и заказ, вероятно, недоброкачественный. Но когда совесть подкупная, то даже при безукоризненном исполнении заказа разговор очень простой: "нехорошо" — и уехал.

Такие "приемщики" жили на заводе иногда восемь месяцев, иногда год, пока вся партия не принята, и, к сожалению, это были все подкупные люди. Уже один их образ жизни был что-то поражающее. Для них был отведен особый бюджет, во-первых, в кассовых книгах, во-вторых, по отчетности завода. По этим книгам видно было, что г. X. каждое утро съедал две коробки сардин, полтора или два фунта икры, выпивал невероятное количество вин, шампанского, водки и т.д. В карты он играл до восьми часов утра, и ему нужна была компания. Капризам и требованиям этих господ не было конца, и их боялись больше всего. Были ли между ними порядочные, я не берусь судить, но вид у них был невозможный: спившиеся, разжирелые, с отвисшими животами и рожей распухшей и до того помятой, что они и сами стеснялись куда-нибудь показываться…

За год до моего замужества на заводе было построено механическое отделение, где работало две тысячи человек и делались локомотивы. В то время строилась Сибирская железная дорога, и для завода была прямая прибыль поставлять туда свои паровозы. Спустя месяц после нашего приезда на заводе произошло крупное событие: праздновался выход первого паровоза из мастерских. Перед церковью, переполненной рабочими, к этому дню была выстроена высокая платформа, возле которой стоял первенец механического отделения, громадный, красивый, с ярко начищенной медью паровоз, украшенный лентами, гирляндами цветов и флагами. У машины стоял главный машинист и два его помощника в праздничном платье. Торжество началось с обедни. Толпа была так велика, что нас с мужем ввела в церковь цепь стражников, расталкивая толпу и пропихивая нас в образовавшийся проход. Был июнь месяц, и духота стояла невообразимая. По окончании обедни мы перешли на платформу. Началось молебствие и окропление святой водой паровоза, после чего он громкими свистками возвестил о первом своем шаге, торжественно тронулся от платформы к железной дороге и, шипя, ловко маневрируя, удалился. Я с мужем вернулась домой, у нас должен был завтракать весь заводской персонал.

Так как мы, ведя тихую жизнь, еще не успели обзавестись столовым бельем и посудой и для больших приемов еще ничего у нас не было готово, то все необходимое к этому дню пришлось выписывать из орловского клуба. Клубный буфетчик, вероятно, порядочный мошенник, доставил скатерти в ужасном виде: грязные, неглаженые, и, когда я еще одевалась, чтобы ехать в церковь, ко мне в волнении прибежал Антон сказать, что это не столовое белье, а грязные дырявые простыни и их постелить нельзя. Я вышла в столовую и, убедившись, что действительно белье весьма сомнительной чистоты, рассердившись на буфетчика, призвала его и выбранила, сказав: "Что вы, смеетесь над нами? Это недобросовестно…" Но поправить это уже было невозможно, да и надо было ехать в церковь. Я уехала из дома расстроенная. Потом оказалось, что буфетчик так оскорбился моим выговором, что подал на меня в суд, и мне присудили уплатить ему двадцать рублей!!! Впоследствии, ближе познакомившись с брянским обществом, я поняла, что грязные скатерти не могли шокировать эстетических вкусов обывателей, они этого не замечали, но в тот день мне было страшно неловко перед всеми, и я очень мучилась из-за этой неисправности в моем хозяйстве.

Когда кончился завтрак, мы с мужем и заводским персоналом поехали поздравлять рабочих, собранных по цехам в большом рабочем парке, где были расставлены столы с дымящимися кушаньями, водкой и пивом. Подъезжая к каждому цеху, я оставалась в коляске, а муж подходил к рабочим и после нескольких приветственных слов зачерпывал кружечкой водку в стоявших тут же огромных бочках, поднимал кружку и произносил тост, на что рабочие отвечали дружным "ура", после чего окружали его, хватали на руки и начинали качать. Я с ужасом должна была смотреть, как над этим морем голов выскакивали то голова, то ноги, то весь корпус бедного Вячеслава — и так во всех цехах.

Следя за всем издали, я не могла не заметить, что, несмотря на единодушные крики "ура", качания и веселье, в стороне стояли группы людей со скрещенными руками, угрюмо, недобрыми глазами глядящие на угощения и не принимавшие участия в общем веселье, точно строго осуждая его. На минуту это привлекло мое внимание, но я скоро рассеялась и забыла спросить кого-нибудь, что означали эти недовольные лица. Мы вернулись домой, и бедный Вячеслав, со страшной головной болью, пошел отдохнуть после всего этого шума и непривычных эволюции, которые ему пришлось проделать.

Вечером для рабочих в том же парке был устроен бал и фейерверк, а у нас обед с музыкой, и наш парк тоже был иллюминован. Войдя в этот вечер к мужу в кабинет, я вдруг застала в нем бледного, испуганного М., сидящего в углу. Удивленная, я спросила, что он тут делает. Оказалось, что рабочие, будучи им очень недовольны за что-то, искали его весь день, чтобы побить, и он все время прятался по домам своих знакомых, а вечером, думая, что будет в большей безопасности у нас, спрягался в кабинете мужа. Тогда я поняла, что обозначали угрожающие группы рабочих, виденные мной утром. Поздно ночью, по окончании торжества, пришла госпожа М. и увела мужа с собой.

Время тянулось для меня так медленно, так неинтересно, что со скуки я занялась культурой шампиньонов, чтобы хоть куда-нибудь употребить избыток своих сил. Через месяц я угостила мужа своим произведением, что очень позабавило его.

Жизнь, которую я вела на заводе, казалась мне все все более бессмысленною. В душе поднялся ропот, сожаление… К тому же я почему-то не получала ответа на свои письма, даже от Киту. Мне казалось, что я отрезана от своих друзей, что я всеми забыта, и еще сильней ощущала свое одиночество. Настроение мое становилось все мрачней и мрачней. Тайком от мужа я не раз пролила горячую слезу. Вообще, я не легко плакала, но тут частые приступы слез, затаенная грусть пошатнули мое здоровье.