Мария Тенишева - Впечатления моей жизни

Когда мы посетили мастерскую Фредерика, мне очень понравилась серия его картин "Школьная жизнь детей", Бенуа же увлекся картонами углем, и я долго колебалась, на чем остановиться. Бенуа по обыкновению так стал уговаривать и убеждать, чтобы я взяла именно картоны, что я, несмотря на свое намерение остановиться на панно масляными красками, уступила — это все же были хорошие вещи. Как только я высказала свое решение, Леон Фредерик подошел к стене и, сняв с нее очень хорошенький рисунок, тут же подарил его Бенуа. Очевидно, он благодарил его за эту сделку, так как ему было бы гораздо труднее поместить куда-либо эти двадцать картонов углем, чем панно масляными красками. Бенуа страшно смутился, покраснел, стал отказываться, но Фредерик принялся уговаривать его. Подарок принять все-таки пришлось.

Подобный же случай был при мне у одного старьевщика в Париже. Зная мою страсть к старинным вещам, Бенуа раз пришел ко мне сказать, что продается старинное кресло эпохи Ренессанс. Я поехала с ним к старьевщику, но кресло мне не понравилось. В нем были только старинные части, остальное же поддельное. Я сказала об этом по-русски Бенуа, но он настаивал на покупке. Хотя мне не хотелось покупать, но так как цена меня не пугала, то после утомительных споров я уступила и купила кресло и еще один понравившийся мне предмет. Между тем Бенуа, бродя по магазину, восхищался маленькой вещицей, календарем XVII века в художественном, изящном переплете. Не раз брал его в руки, любовался, опять клал на место. Когда сделка состоялась, продавец с любезной улыбкой принес календарь в подарок Бенуа. Произошла сцена, напомнившая мне эпизод у Фредерика. Бенуа, сердитый, почти грубо отказывался от "сувенира", а продавец ласково, настойчиво навязывал ему свой подарок, который, конечно, пришлось унести с собой.

Однажды Бенуа рассказал мне про одного скульптора, приехавшего из России, по имени Обер. По его словам, художник был беден, с трудом пробивал себе дорогу и нуждался в поддержке. Я согласилась поехать с ним к этому художнику в его мастерскую. Мы отправились куда-то на окраину Парижа, и там в действительно очень жалкой и бедной обстановке я увидела уже немолодого человека, его жену, жаловавшуюся нам на плохую, холодную квартиру, и, наконец, и сами творения его. Все, что я увидела, мне страшно не понравилось. Все это были какие-то звери, даже не стилизованные, а просто уродливые, какие-то грубые шаржи, болезненные, кошмарные изображения животных, тяжелые и неприятные. Художественного в них не было ничего. Мне все это так не понравилось, что я долго не могла даже говорить, да и не находила, что сказать. Я бы ни за что не стала покупать таких вещей, но раз поехав туда, зная, по рассказам Бенуа, бедственное положение художника, видя их бедную обстановку, очевидно, я должна была что-нибудь купить, поощрить. Однако выставленные вещи настолько отталкивали меня, что я никак не могла остановить свой выбор на чем-либо. Бенуа, видя мою нерешительность, тут же выбрал за меня одну вещицу, какую-то уродливую рыбу из желтой терракоты, отвратительного тона желтой поливы, которую бы на выставке, конечно, сам художник и всякий покупатель оценил бы, может быть, в сто, двести франков, но мне она обошлась в семьсот. Ведь моя роль состояла в том, чтобы "поощрять" таланты.

Но этим дело с Обером еще не кончилось. Я еще раз уступила Бенуа, который просил меня заказать что-нибудь Оберу, например, фигурку одной из моих собак. Выбор пал на любимого грифончика Гри-Гри, которого моя девушка стала возить к Оберу на сеансы. По окончании работы Бенуа сам, к счастью, а не Обер, привез мне гипсовую статуэтку, которую художник предполагал вылить из бронзы. Каков же был мой ужас, когда я увидала вместо моей миленькой, тонкой, изящной собачки какую-то карикатуру, какого-то неуклюжего, толстоногого зверя. Я была так возмущена, что решила даже отказаться от этого произведения. Конечно, пришлось за эту вещь вышвырнуть тысячу франков, но самой вещи я не взяла.

В Париже жил в это время Бакст, тоже приехавший, как и Обер, искать там счастья. Он очень бедствовал, и мне не раз пришлось помогать ему, давать заказы, чтобы доставить какой-нибудь заработок. С такой же целью я заказала ему однажды портрет Киту. Он вышел очень неудачным, конфетным и безвкусным. К тому же он изобразил свою модель с гитарой в руках, но гитаре придал такие размеры, что вышло что-то вроде контрабаса на животе. Чтобы вставить портрет в рамку, я должна была обрезать чуть не две трети гитары, но и то она занимает половину портрета, и весь первый план поражает своей несоразмерностью.

Однажды Бенуа был спешно отозван из Парижа по случаю смерти своего отца [43] Архитектор Н.Л.Бенуа умер в 1898 г. . Уезжая, он просил меня навещать его жену, оставшуюся с двумя детьми и нянькой-чухонкой. Раз я зашла к ней и, не застав, вошла посмотреть на детей. Старшая девочка, лет трех, играла тут же на полу, а младшая спала в комнате рядом, но вероятно, услыхав шум, она проснулась, и нянька, отворивши мне дверь и впустивши в первую комнату — рабочий кабинет Бенуа, — ушла к ребенку. Оставшись одна, я машинально огляделась вокруг… На рабочем столе и на камине лежали гравюры XVII, XVIII веков. Тут же стояла на столе маленькая трехвершковая кукла, одетая в костюм Людовика XIV, служившая, очевидно, манекеном, и лежала гравюра с летающим или прыгающим из окна человеком на фоне иллюминованного дворца…* [44] *Опускается несколько строк по причинам, изложенным в предисловии.

Вскоре после возвращения Бенуа из Петербурга с похорон отца он стал мне рассказывать о какой-то молодой, талантливой скульпторше из крестьянок, очень нуждающейся и подающей блестящие надежды, начал меня уговаривать взять ее на свое попечение, дать ей средства окончить свое художественное образование, говоря, что я этим не только сделаю ее, но и свою славу. Но все его красноречие на этот раз пропало даром. Помня историю с Обером, я отказалась наотрез принять участие в судьбе этой скульпторши. Потом, много лет спустя, мне пришлось очень пожалеть об этом решении. Однажды ко мне в Талашкино приехала одна дама, москвичка, близко знакомая со всем художественным миром Москвы и Петербурга. Она стала мне рассказывать о Голубкиной, скульпторше, вышедшей из народа, действительно настоящем таланте-самородке. Она теперь живет у родных в уездном городишке Зарайске, в самой бедной и некультурной обстановке, где она должна и работать. Ей никак не удается пробиться, вещи ее, несмотря на огромную художественную и даже материальную ценность (как, например, скульптура из дорогого хорошего дерева, превосходно выполненная), с трудом, едва-едва находят себе сбыт или продаются за самые ничтожные цены, не окупающие ей даже понесенные ею затраты на выполнение. Ей не удается получить заказы, так как к женщине-скульптору все еще чувствуется какое-то недоверие, предпочитают обращаться к посредственным скульпторам…