Мария Тенишева - Впечатления моей жизни

В Петербурге жила антикварша, у которой я часто покупала, Юстина Васильевна Якобсон. Это была пожилая женщина, очень понимавшая старину. У ней я много находила нужных мне предметов. Бывая в ее магазине, с потолка до полу заваленном старинными вещами, я встречала всегда радушный прием. Передо мной раскрывались шкафы и комнаты, а так как я очень близорука, то я часто снимала вещь со стены или полки шкафа, брала в руки, рассматривала и ставила обратно. Много лет я была с ней в делах, и раз как-то она пришла ко мне и принесла в подарок чудную чашку саксонского фарфора. Меня это очень удивило, и я не могла понять, за что она меня благодарит. Вначале она не хотела говорить, но потом, когда я стала настаивать, объяснила, что за много лет заметила, что я приношу ей счастье, что тот предмет, который я подержу в руках, непременно будет куплен.

Впрочем, не она одна держалась такого мнения. Среди многих людей жило убеждение, что я приношу счастье тем, кто имеет со мной дело. Подобный случай произошел с Путиловским заводом. Как-то раз мы с мужем получили приглашение посетить этот завод. К пристани на Неве нам прислали пароход, доставивший нас на завод, а там встретили нас директора и заведующие и показали все. На меня Путиловский завод произвел сильное впечатление, но все было, видимо, в упадке — и огромные, железные, очень ценные строения, соединенные между собой целой сетью железнодорожных ветвей, и прекрасная гавань. Казалось, завод находился накануне своей смерти. Больно было видеть это дело, в которое было вложено столько гигантских усилий и труда, в таком запустении.

За завтраком, под впечатлением всего виденного, я подняла бокал и, поблагодарив от души за радушный прием, выразила искреннее пожелание видеть снова это дело процветающим. На завтраке присутствовал один крупный биржевой деятель, Гольденберг, а также Голубев, Петровский и другие. Все сочувственно встретили мое пожелание, а муж сказал: "Ну, в память нашего посещения я беру на себя столько-то акций". Гольденберг и Петровский выразили то же намерение.

В скором времени мне пришлось услыхать, что Путиловский завод возрождается, идет в гору, акции его на бирже котируются и поднимаются. Дело стало в прежнее положение, и ровно через год те же директора, в том же составе и с теми же гостями, снова пригласили нас с мужем. За завтраком, вспомнив мое тогдашнее пожелание, устроили мне овацию: встретили с музыкой, цветами, были тосты, прочувствованные слова, — точно я действительно сделала для них что-нибудь. По-видимому, все были довольны результатами протекшего года, муж, Петровский, Голубев получили львиную долю, а Гольденберг, который в скором времени умер, в память этого оставил мне по духовному завещанию пять тысяч рублей на мои "добрые дела". Я постаралась употребить их с пользой, и они пошли на устройство в Смоленске пожарной паровой машины.

Моя акварельная коллекция из года в год росла и богатела, и пользоваться ею становилось все затруднительней. Часть акварелей была развешана по стенам, но нельзя же было увешать ими все стены, к тому же акварель боится света, поэтому для хранения всей этой массы я заказала специальные шкафы с выдвижными полками, страшно загромождавшие комнаты. Я видела, что больше уже приобретать акварелей некуда, коллекция моя очень богата и полна, и потому стала понемногу прекращать покупки. Да и муж не на шутку стал ворчать на мои траты, не понимая моей цели. С каждым разом денежный вопрос становился все острее. Как человек практичный, князь прямо говорил мне, что всю эту "дрянь", собираемую мной, я никогда и никуда не суну, и если я думаю, что это капитализация, то я очень сильно ошибаюсь, потому что меня заставляют платить дорого, а покупателей я никогда не найду. Меня эти слова задевали за живое, подстрекали меня, и мне захотелось доказать мужу, что куда поместить — я, конечно, найду…

Чтобы можно было определить куда-нибудь мою коллекцию, нужно было, чтобы общество и сильные мира сего ее увидали и оценили, а для этого нужно было ее где-нибудь показать. Я решила устроить выставку в Обществе поощрения художеств на свой счет, входную же плату пожертвовать Обществу, а сбор с каталогов — Дамскому кружку [48] Выставка открылась в Петербурге в начале 1897 г. . Таким образом моя выставка не носила характера коммерческого предприятия с целью личной выгоды. Принцесса Евгения Максимилиановна Ольденбургская, всегда любезно относившаяся ко мне, взяла выставку под свое покровительство.

Я в это время была в Париже, но мне писали, что выставка очень удалась, посетителей было ровно столько, сколько могли вместить залы Поощрения художеств, и следовательно, была оценена насколько возможно, и оставила по себе хорошее впечатление.

В то время делались большие приготовления во дворце великой княгини Екатерины Михайловны. Шла перестройка его в музей в память императора Александра III. Однажды в разговоре с кем-то я высказала мысль, что не прочь пожертвовать туда мою коллекцию. Слова мои были переданы в комитет по устройству музея. Ко мне приехал для переговоров высочайший хранитель будущего музея, великий князь Георгий Михайлович, и я изложила ему свою просьбу передать его величеству, что вся моя коллекция к услугам музея.

На доклад великого князя государь ответил, что принимает мой дар, но так как музей национальный, то в него могут войти только русские мастера. Это было для меня большим ударом. Я не предполагала разделять мою коллекцию, тем более что при таком разделении самая ценная часть ее оставалась у меня — иностранных мастеров у меня было больше. Хотя у меня, кроме прекрасных современных акварелей, были также рисунки и акварели прежних мастеров — Брюллова, Орловского, Соколова, сделавшиеся большой редкостью, все же иностранная часть была богаче. Так, у меня были самые выдающиеся представители всех наций, с Фортуни, Мейсонье, Милле во главе, не говоря уже о немцах, финляндцах, англичанах, которых особенно трудно достать.

Цель моя была по возможности полно представить в моей коллекции историю акварельного мастерства, начиная с европейских школ и кончая русской как несомненно самой молодой, идущей позади. Поэтому я медлила давать решительный ответ в надежде, что, может быть, это уладится и примут целиком. Но время шло. Я знала, что уже распределяются залы, и, боясь, что все лучшие места будут заняты, а для моего собрания останется какое-нибудь невыгодное помещение, я решилась отдать музею только русские акварели, не теряя надежды, что, может быть, со временем возьмут и остальную часть.