Мария Кюри - Пьер и Мария Кюри

Ночами она бывает лихорадочно возбуждена, а днем как будто бы спокойна. Маня скрывает от родных, что ей безумно не терпится уехать. Пусть в эти последние месяцы отец чувствует себя вполне счастливым. Она хлопочет о женитьбе своего брата, приискивает место для Эли. Может быть, и другая, более эгоистическая забота препятствует Мане точно установить время своего отъезда: ей кажется, что она еще любит Казимира 3. И, несмотря на властную тягу в Париж, она не без душевной боли представляет себе это самоизгнание на целые года.

В сентябре 1891 года Маня отдыхает в Закопанах среди Карпатских гор, где должна была встретиться с Казимиром З.

В Закопанах во время прогулки в горах у молодой пары произошло решающее объяснение. Когда Казимир в сотый раз стал поверять Мане свои колебания и опасения, Маня вышла из себя и произнесла фразу, порвавшую все:

— Если вы сами не находите возможности прояснить наше положение, то не мне учить вас этому.

В течение этой длительной идиллии, впрочем довольно прохладной, Маня показала себя, как выразился потом старик Склодовский, «гордой и надменной».

Девушка оборвала ту непрочную связь, которая ее еще держала. Теперь она дает волю своему нетерпеливому стремлению. Дает себе отчет в тяжело пережитых годах своего беспокойного долготерпения. Вот уже восемь лет, как она кончила гимназию, из них шесть она была домашней воспитательницей. Это уже не та молоденькая девушка, у которой вся жизнь еще впереди. Через несколько недель ей двадцать четыре года!

И Маня призывает на помощь Броню:

«Теперь, Броня, мне нужен твой окончательный ответ. Решай, можешь ли ты действительно приютить меня, так как я готова выехать. Деньги на расходы у меня есть. Напиши мне, можешь ли ты, не очень обременяя себя, прокормить меня. Это было бы для меня большое счастье, укрепив меня нравственно после всего, что я пережила за это лето и что будет иметь влияние на всю мою жизнь, но, с другой стороны, я не хочу навязывать себя тебе.

Так как ты ждешь ребенка, я, может быть, окажусь и вам полезной. Во всяком случае, пиши, как обстоит дело. Если мое прибытие возможно, то сообщи, какие вступительные экзамены мне предстоит держать и какой самый поздний срок записи в студенты.

Возможность моего отъезда так меня волнует, что я не в состоянии говорить о чем-нибудь другом, пока не получу твоего ответа. Молю тебя ответить мне немедленно и шлю вам обоим свой нежный привет.

Вы можете поместить меня где угодно, так, чтобы я вас не обременила; со своей стороны, обещаю ничем не надоедать и не вносить никакого беспорядка. Заклинаю тебя, отвечай, но вполне откровенно!»

Если Броня не ответила телеграммой, то только потому, что телеграмма — дорогая роскошь. Если Маня не вскочила в первый же поезд, то только потому, что надо было как можно экономнее организовать это большое путешествие. Она раскладывает на столе свои наличные рубли, к которым отец добавил перед ее отъездом небольшую, но очень пригодившуюся сумму. Начались подсчеты.

Столько-то на паспорт. Столько-то на проезд по железной дороге… Нельзя быть расточительной и брать билет от Варшавы до Парижа в третьем классе, самом дешевом в России и во Франции. Слава богу, на германских дорогах существует и четвертый класс, без отделений, почти такой же голый, как товарные вагоны. По всем четырем стенкам тянется скамья, а посередине можно поставить складной стул и устроиться не так уж плохо!

Не забыть советов практичной Брони: взять из дому все необходимое для жизни, чтобы не делать в Париже непредвиденных затрат. Манин матрас, постельное белье, полотенца надо отправить заранее малой скоростью. Ее белье, ботинки, платья и две шляпки уже собраны на диване, а рядом с ним зияет откинутой крышкой единственное роскошное приобретение — пузатый деревянный коричневого цвета чемодан, весьма деревенский с виду, но зато прочный, и Манн любовно выводит на нем черной краской большие буквы: «М. С.» — свои инициалы.

Матрас уехал, чемодан сдан в багаж, у путешественницы остаются на руках пакет с питанием на три дня дороги, складной стул для германского вагона, книги, пакетик с карамелью и одеяло. Разместив свою поклажу в сетке и заняв место на узенькой жесткой скамейке, Маня выходит на платформу. Ее серые глаза сверкают сегодня особым лихорадочным блеском.

В порыве трогательного чувства и вновь нахлынувших угрызений совести Маня обнимает отца, награждает его словами нежными и робкими, как будто извиняясь:

— Я еду ненадолго… года на два, на три — не больше! Как только я закончу свое образование, сдам экзамены, я вернусь, мы снова заживем вместе и не расстанемся уж больше никогда… Правда?

— Да, Манюшенька, — шепчет учитель охрипшим голосом, сжимая дочь в объятиях. — Возвращайся поскорее, работай хорошо. Желаю тебе успеха!

Прорезая ночь свистками и железным грохотом, поезд несется по Германии.

Скорчившись на складном стуле в вагоне четвертого класса, укутав ноги и время от времени старательно пересчитывая прижатые к себе пакеты, Маня раздумывает о прошлом, о своем таком долгожданном и феерическом отъезде. Старается представить себе будущее. Ей думается, что она скоро вернется в родной город и станет скромною учительницей. Как далека — о, как бесконечно далека она от мысли, что, сев в этот поезд, она уже сделала свой выбор между тьмой и светом, между ничтожеством серых будней и огромной жизнью.

Проезжая от улицы Ля Вийет до Сорбонны, видишь не очень красивые кварталы, да и самый переезд не отличается ни скоростью, ни удобством. От Немецкой улицы, где живет Броня с мужем, до Восточного вокзала ходит запряженный тройкой лошадей омнибус в два этажа с винтовой лесенкой, ведущей на головокружительный империал. От Восточного вокзала до Университетской надо ехать другим омнибусом.

Само собою разумеется, что именно на этот незащищенный от превратностей погоды империал и карабкается Маня, зажав под мышкой старый кожаный портфель, уже бывавший в «Вольном университете».

Усевшись на этой подвижной обсерватории, девушка с застывшими от зимнего ветра щеками перегибается и жадно смотрит по сторонам. Что ей и серая пошлость бесконечной улицы Лафайет и мрачный ряд магазинов на Севастопольском бульваре? Ведь эти лавочки, эти вязы, эта толпа и даже эта пыль — все это для нее Париж… Наконец-то, наконец Париж!

Каким молодым чувствуешь себя в Париже, каким сильным, бодрым, преисполненным надежды! А для молодой польки какое чудесное ощущение личной свободы!

Уже в тот момент, как Маня, истомленная дорогой, сошла с поезда в закопченном пролете Северного вокзала, сразу развернулись ее плечи, свободнее забилось сердце и задышала грудь. Только теперь она вдохнула воздух свободной страны. В порыве восторга ей все кажется чудесным. Чудесно, что гуляющие по тротуарам бездельники болтают, о чем вздумается, чудесно, что в книжных лавках свободно продаются произведения печати всего мира. А еще чудеснее, что эти прямые улицы ведут ее, Маню Склодовскую, к широко раскрытым дверям университета. Да еще какого университета! Самого знаменитого, что в течение веков описывался как «конспект Вселенной», о коем Лютер говорил: «Самая знаменитая и наилучшая школа — в Париже, а зовут ее Сорбонна!»