Мария Кюри - Пьер и Мария Кюри

В подтверждение моей мысли приведу только один пример: вы почти ничего не едите, ни тот, ни другой. Неоднократно я видел, как мадам Кюри наспех жует несколько кусочков колбасы и запивает чашкой чаю. Как Вы думаете, может ли организм, даже крепкий, не пострадать при таком недостаточном питании? А что будет с Вами, если мадам Кюри потеряет здоровье?

Возможно, что Вы и встретите с ее стороны пренебрежение или упрямство, но это не послужит Вам извинением. Я предвижу Ваше возражение такого рода: «Она не чувствует голода. Она взрослый человек н знает, что делает!» Нет, это не так. Сейчас она ведет себя как ребенок. Говорю Вам это дружески, с полным убеждением.

Вы не уделяете достаточно времени для принятия пищи. Вы кушаете, когда придется, а вечером ужинаете так поздно, что желудок, утомленный ожиданием, в конце концов отказывается действовать. Несомненно, может иной раз случиться, что какое-нибудь исследование отсрочит Ваш обед до вечера, но Вы не имеете права возводить это в привычку. Нельзя заполнять научными занятиями все моменты своей жизни, как это делаете Вы. Надо давать телу передышку. Надо спокойно сесть за стол и кушать медленно, избегая разговора о вещах грустных или утомительных для ума. Во время еды нельзя читать, нельзя говорить о физике…»

На все упреки и наставления такого рода Пьер и Мари наивно отвечают: «Мы же отдыхаем. Летом мы уезжаем на каникулы».

Летом они действительно пользуются отдыхом, или, вернее говоря, думают, что это отдых. В разгар лета они, как и прежде, ездят с места на место. По их мнению, отдыхать — это значит объехать на велосипедах все Севенны, как было в 1898 году. Спустя два года они проехали все побережье Ла-Манша от Гавра до Сен-Валери-де-Сомм, а затем отправились на остров Нуармутье. В 1901 году их встречают в Пульдю, в 1902 году— в Арроманше, в 1903 году — в Трэпоре, потом в Сен-Трожане.

Дают ли все эти разъезды необходимый им физический и духовный отдых? Можно сомневаться. И виноват в этом Пьер, которому не сидится на одном месте. Пробыв где-либо два-три дня, он уже заговаривает о Париже и мягко обращается к жене:

— А уж давно мы ничего не делали!

В 1899 году Кюри предприняли поездку в далекие края, доставившую им много радостей. Впервые после своего замужества Мари приехала на родину, но не в Варшаву, а в австрийскую Польшу, в Закопане, где Длусские строили свой санаторий. Рядом со строительными лесами, на которых работало много каменщиков, в пансионе «Эгер» приютилась теплая компания. Тут остановился старик Склодовский, еще очень подвижной, помолодевший от радости, когда вокруг него собрались все его дети, четыре молодые семьи. Как быстро пронеслись годы! Еще недавно его три дочери и сын бегали в Варшаве по урокам… А теперь Иосиф — уважаемый врач, обзавелся женой, детьми; Броня и Казимир строят санаторий, Эля преуспевает в педагогике, а ее муж Станислав Шалай управляет большим фотографическим предприятием. Маня работает в лаборатории, и ее работы напечатаны! Милая «плутовка» — как звали ее в детстве, эту любимицу семьи…

Пьер Кюри, как иностранец, оказывается предметом всяческого внимания. Поляки с гордостью показывают ему Польшу. Сначала он не проявляет большого восхищения этой суровой страной с мрачными соснами, тянущимися к небу, но после экскурсии на вершины Ризи его затронула поэзия и величавость этих высоких гор. Вечером он говорит жене в присутствии ее родных:

— Красивая страна. Теперь я понимаю, что можно ее любить.

Пьер нарочно выразил это на своем только что усвоенном польском языке, чем и пленил своих свойственников, несмотря на плохое произношение. На сияющем лице Мари он уловил наивно-самодовольную улыбку.

Спустя три года, в мае 1902 года, Мари вновь села в поезд, отходящий в Польшу. Она получила несколько писем, извещавших ее о внезапной болезни отца, об операции желчного протока, откуда извлекли огромные желчные камни. Сначала приходили успокоительные вести, и вдруг — телеграмма. Это был конец. В тот же момент Мари собралась ехать. Но выправить заграничный паспорт — дело не простое: прошло несколько часов, пока все бумаги оказались в порядке. Через двое с половиной суток Мари приезжает в Варшаву, в дом к Иосифу, где проживал старик Склодовский. Слишком поздно.

Мысль, что она не увидит его лица, невыносимо мучила ее. Известие о смерти отца застало ее в дороге. Мари ответной телеграммой умоляла сестер задержать погребение. Она проходит в комнату и с необычайной настойчивостью требует открыть уже заколоченный гроб. Ее желание исполнили. Глядя на безжизненное, спокойное отцовское лицо, Мари прощается с отцом и умоляет простить ее. В глубине своей души она не переставала упрекать себя за то, что осталась во Франции, обманув ожидания старика, который надеялся окончить свои дни в ее присутствии. Стоя перед раскрытым гробом, в полной тишине, она шепотом продолжает упрекать себя, пока, наконец, брат и сестры не прекращают тяжкой сцены.

Это мучительное самообвинение несправедливо. Последние годы жизни ее отца протекли спокойно, счастливо, и в особенности благодаря ей. Окруженный любовью близких, удовлетворенный как отец и дед, старик Склодовский успел забыть былые превратности своей жизни. Самые последние, наибольшие радости доставила ему как раз Мари. Открытие полония и радия, появление в «Докладах» Парижской академии наук поразительных сообщений за подписью его ребенка вызвали глубокое хорошее волнение в учителе физики, занятом ежедневным обязательным трудом, исключавшим возможность бескорыстного занятия наукой. Он следил за каждым шагом в работе своей дочери. Еще недавно Мари известила его о том, что после четырех лет настойчивой работы ей удалось добыть радий в чистом виде. И за шесть дней до своей смерти старик Склодовский начертал дрожащею рукой следующие строки уже не прежним четким, ровным почерком:

«Наконец ты владеешь солями чистого радия! Если принять во внимание, сколько потрачено труда, чтобы добыть его, то, конечно, это самый дорогой из химических элементов. Жаль одного, что работа эта имеет интерес, по-видимому, только теоретический.

У нас ничего нового. Погода — так себе, еще довольно холодно. Надо опять ложиться в постель, а потому кончаю, нежно тебя целуя…»

Как был бы горд и счастлив старик отец, если бы прожил еще два года и узнал, что имя его дочери приобрело громкую известность, что Нобелевская премия присуждена Анри Беккерелю, Пьеру Кюри и Мари Кюри — его ребенку, его Анчупечо!

Мари уезжает из Варшавы бледная, худая. В сентябре она вернется в Польшу. После горестной утраты Склодовские-«дети» чувствуют потребность собираться, как доказательство, что их братское единство продолжает жить.