Леонид Шебаршин - Рука Москвы. Разведка от расцвета до развала.

Предельно тревожно. В двадцать один пятнадцать— в своем кабинете в Центре. Мысль — найти Крючкова и крупно с ним поговорить. Но в здании КГБ его нет, дежурные говорят, что он в Кремле. Отыскиваю Бескова — он на совещании у Агеева. Прошу вызвать его к телефону. Он докладывает, что идея штурма продолжает обсуждаться, несмотря на совершенно ясную негативную позицию всех потенциальных исполнителей, то есть самого Бескова и начальника группы «А» Седьмого управления В.Ф. Карпухина.

Подтверждаю совершенно категорически свое указание не выполнять никаких приказов о штурме, сделать все возможное, чтобы такой приказ не отдавался. Крючкова на месте, в его кабинете, по-прежнему нет.

Бесков докладывает, что (когда? ночью или утром?) решено штурм отменить. Утром я его прошу вернуть группы «к месту постоянной дислокации», в Балашиху, что он и делает с облегчением.

21 августа

Идет трансляция в прямом эфире заседания Верховного Совета РСФСР. Многие из тех, кто, подобно нам, помалкивал, спешат заявить о своей причастности к одерживающей верх стороне. Вещает «Эхо Москвы». Сообщают, что Крючков собирается появиться в тринадцать ноль-ноль в Верховном Совете России. Что самолеты полетели в Крым. Все сделали вид, что им все давно было ясно: ГКЧП — это кучка заговорщиков. (Если верить тому, что написано и сказано после 21 августа, то на баррикадах вокруг Белого дома были миллионы, а им противостояла группа из восьми беспомощных злодеев.)

День 21 августа не был спокойным днем, но это был день разрядки, конец первого акта. Поздно вечером в Москву из Крыма возвратился Президент СССР.

22 августа

Власть на месте, заговорщики арестованы, телевидение захлебывается от новостей, народ ликует...

Жизнь продолжается? Возможно. Шесть тридцать. Беру собаку, делаю бодрый вид специально для охраны на воротах, иду пешком на объект. Двадцать пять лучших минут каждого дня, но не сегодня. Во что же нас втравили? Как же мог предать нас всех Крючков? Наивный девичий вопрос: «Кому же верить?» (Этот вопрос меня замучил за последние дни. Ответ есть, и немного позже остановлюсь на нем подробнее.)

В девять ноль-ноль звонок. Женский голос.

— Вас просят быть в приемной Михаила Сергеевича в двенадцать часов.

— А где это? (Дурацкий, но искренний вопрос.)

Разъясняют.

Час от часу не легче...

Еду на Лубянку, чтобы быть поближе к Кремлю, помалкиваю. Там срочно собирает Грушко коллегию. Коллективно посыпаем голову пеплом, принимаем заявление коллегии с осуждением заговора. В заявлении употреблено слово «замарано». Начинается идиотический спор — не лучше ли написать «запачкано» или «ложится пятно». Все как в Верховном Совете или в романе Кафки. Состояние всеобщего и дружного маразма, единственная невысказанная мысль: «Ну, влипли!»

Да, влипли, и еще как влипли. Бессильная ругань в адрес вчерашнего шефа не утешает. Предал, предал все и всех...

Коллегия расходится, захожу к Грушко, докладываю о вызове в приемную Президента. Грушко говорит, что утром Михаил Сергеевич позвонил ему из машины и сказал, чтобы все работали спокойно (примерно так). И Грушко спокоен, хотя глаза у него запали и лицо потемнело. Короткий разговор ни о чем.

Еду в Кремль. Тщательно проверяют документы у Боровицких ворот. Это новое. Всегда пропускали, лишь взглянув на номер машины. По Ивановской площади, под сияющими в голубом небе куполами Ивана Великого (изумительную радость подарил Москве злосчастный Борис Годунов!) — к зданию Совмина, где раньше заседало Политбюро и где кабинет Президента.

Иду вдоль стены к подъезду 2, по дороге знакомлюсь с комендантом Кремля генералом Г.Д. Башкиным. Он любезно провожает меня. У подъезда два огромных «Зила». Вижу издалека — приехал начальник Генштаба М.А. Моисеев.

Встречаемся с ним в приемной. Кроме нас, там И.С. Силаев, председатель Верховного Суда Смоленцев, В.П. Баранников, затем появляется А.А. Бессмертных. Настроение у всех несколько нервическое, но не унылое. Перекидываемся несколькими словами с Моисеевым, дружно и коротко клянем своих бывших начальников. Народ прибывает— председатель Комитета конституционного надзора Алексеев, Е.М. Примаков, пресс-секретарь Президента В.Н. Игнатенко, В.В. Бакатин, кто-то еще. «Ореховая комната» (заветный уголок высших сфер) полна.

Вошел Президент. Здороваясь, я представился, и он сразу же позвал меня в соседний пустующий зал заседаний. В нем я побываю еще раз через три часа. (Пример того, как опасно доверять очевидцам события и даже самому себе. В зале заседаний я вновь побывал не через три, а через сутки плюс три часа. И именно тогда в приемной были И.С. Силаев и В.П. Баранников, а не в описываемый день 22 августа 1991 года).

Разговор очень короткий. «Чего добивался Крючков? Какие указания давались комитету? Знал ли Грушко?» Отвечаю как на духу. Коротко рассказываю о совещании 19-го. «Вот подлец. Я больше всех ему верил, ему и Язову. Вы же это знаете». Согласно киваю.

— А кто у вас начальник пограничников?

— Калиниченко Илья Яковлевич.

— Как они меня окружили, стерегли. Был приказ стрелять, если кто-то попытается пройти через окружение.

Пытаюсь сказать словечко в защиту Ильи, человека, на мой взгляд, неспособного на злодейство. Ведь уже известно, что пограничникам на месте отдавал приказы кто-то из службы охраны.

Президент выглядит великолепно. Оживлен, энергичен, глаза ясные, никаких признаков усталости. Так близко я вижу его второй раз. Первый был 24 января 1989 года, когда Крючков представлял меня Президенту перед назначением на должность. Тогда М.С. Горбачев был несколько сумрачен и сух.

Президент распорядился, чтобы я созвал заместителей Председателя КГБ и объявил им, что на меня временно возлагаются обязанности руководителя комитета.

Трех- или пятиминутное уединение с Президентом что-то в этом мире значит. Проходя через «Ореховую комнату», вижу дружелюбные, даже ласковые улыбки, символические рукопожатия из дальних углов. На всякий случай...

Купола Ивана Великого померкли. Едем на Лубянку, а там уже собирается народ, и, совершенно очевидно, с недобрыми для КГБ намерениями. Объезжаем с некоторым трудом толпу (у «Детского мира» идет обычная толкучая торговля), ныряем во двор комитетского здания через ворота с Пушечной.

Собираю заместителей председателя, объявляю указание Президента. И здесь сразу же засияли сдержанно-радостные улыбки, по меньшей мере, одна запомнилась отчетливо — открытое лицо Г.Ф. Титова, который ни в каких событиях участия не принимал, так как был в отпуске.

Вопрос на повестке дня один, классический русский вопрос: что делать? Совершенно очевидно, что все старое кончилось и делать надо что-то новое. На этом очевидность кончается. Действуем так: завтра, 23 августа, собираем совещание руководящего состава КГБ, на котором обсудим содержание заседания коллегии. Коллегию же надо провести в ближайшие дни, чем раньше, тем лучше. Больше сказать нечего. Расходимся. (В голове звучит есенинская строка: «...перед этим сонмом уходящих я не в силах скрыть своей тоски». Прокрутилась несколько раз и ушла, чтобы неожиданно всплывать вновь и вновь в те дни.)