Генрих Шумахер - Любовь и жизнь леди Гамильтон

Сердце ее болезненно сжалось — стыдится он ее, что ли?

В Эдгвар Роу Гревилл снял небольшой домик. Деревня лежала в городской черте, за Гайдпарком. Далеко простирались ровные поля, обработанные трудолюбивыми сельскими жителями. Среди обширных садов и огородов, на большом расстоянии друг от друга, были расположены их жилища — дома причудливой формы с выступавшими почерневшими балками и массивными соломенными крышами, поросшими мхом. Среди них выделялись живописные харчевни и трактиры, летом становившиеся местом паломничества многочисленных городских жителей, ищущих отдыха в деревне, на чистом воздухе. Со своими печными трубами и массивными воротами, обитыми для безопасности тяжелыми листами железа и украшенными старинными дверными ручками, они напоминали укрепленные замки. Далеко на улицу тянули они свои длинные черные руки с большими заржавленными вывесками, с которых свешивались искаженные странным образом фигуры зверей, солнце и звезды. От ветра эти вывески противно скрипели, медленно раскачивались взад и вперед, как полинявшие, отягощенные дождем знамена.

Такова была картина, которую наблюдала Эмма, слушая объяснения Гревилла, пока их экипаж катил по деревенской дороге.

Так вот где она будет жить…

Летом, когда все покроется свежей зеленью, возможно, и будет здесь идиллия, о которой говорит Гревилл, но пока… Ни собачьего лая, ни живого существа. Деревня словно вымерла среди бесконечной равнины, освещенной последними лучами заходящего солнца. В бледном свете деревья простирали безлистые ветви, как дрожащие пальцы увядших стариковских рук. Серые неосвещенные глыбы домов и запертые ставни делали обиталища людей похожими на мрачные гробницы, в которых угасли последние признаки жизни. Все как бы застыло в недвижном безмолвии, нарушаемом странным призрачным скрипом колес.

В этой тягостной тишине они приближались к цели. Эмму охватила дрожь. Она невольно запахнула плотнее свой плащ. Как бы ища поддержки, нащупала руку Гревилла. Твердым пожатием ответил он на ее робкое движение, и все в ней вдруг просветлело, стало тепло и радостно.

Он любил ее, он с нею. Чего же ей бояться?

Дом стоял в большом саду, его черный ход выходил прямо в чистое поле. В одной из комнат первого этажа была приготовлена скромная трапеза, Гревилл предложил сесть за стол. Но Эмма едва прикоснулась к еде. Ей не терпелось сразу же осмотреть дом.

Они спустились в подвальное помещение, где были уложены штабелями дрова и уголь. Там же была прачечная и комнатка для двух служанок. На первом этаже они осмотрели кухню, где будет хозяйничать мать, прививая Эмме умение вести дом. Рядом с кухней была комната матери. Кроме кровати, стола и нескольких стульев в ней помещался платяной шкаф и большая софа, где она сможет вздремнуть днем после утренних трудов и хлопот.

По другую сторону от входа была женская комната — та самая, где они только что сидели за столом, а оттуда был вход в столовую, большую, как зал. По стенам — на высоту мужского роста — поднималась деревянная обшивка. А стены над ней и потолок были покрыты живописью, изображавшей четыре элемента — землю, воду, огонь и воздух. Все они услужливо тянулись к ногам изображенной на потолке богини красоты, сидевшей на троне в окружении парящих над ней крылатых гениев. Увидев лицо богини, Эмма удивленно вскрикнула — с потолка на нее глядело ее собственное лицо.

— Ромни! — воскликнула она. — Это написал Ромни?

Гревилл кивнул.

— Он не мог отказать себе в удовольствии украсить немного жилище своей Цирцеи. Драгоценная отделка, имеющая еще и то преимущество, что очень дешевая!

Он смеялся. А она была взволнована и тронута. Ей вспомнились тихие дни в ателье на Кавендиш-сквер. На глаза навернулись слезы.

— Ромни, — произнесла она наконец. — Дорогой мой друг Ромни, так он не забыл меня!

— Забыл? Все это время он говорил только о тебе. И не давал мне покоя, пока я не позволил ему прийти завтра навестить тебя!

— Завтра? Уже завтра? Как добр ты, Чарльз, как добр!

Она схватила в восторге его руку, прижала ее к груди, наградив его сияющим взглядом. Впервые за много месяцев она почувствовала себя воистину счастливой.

— Ты давно знаешь его? Ты любишь его?

— Очень! Он великий художник, человек достойный уважения, Я уже много лет знаком с ним. Совершенно случайно мы не встретились в его ателье.

Она пыталась вспомнить.

— Гревилл? Действительно, я слышала от него это имя. Но не обратила внимания. Я ведь и не подозревала, кто это — Гревилл! — Лицо ее стало серьезным. — Но какой же чудак этот Ромни! Почему он не ответил на мое письмо?

Гревилл будто и не слышал этого вопроса. Он обошел его молчанием. Открыв дверь в переднюю, он повел дам по лестнице на второй этаж.

Комната Эммы была расположена над кухней. Обстановка в ней была столь же проста, как в комнате матери. Не было только большой софы, вместо нее стоял письменный стол, покрытый книгами и тетрадями. А на стене над ним изречение: «Carpe diem!» [51]в качестве единственного украшения. Отсутствовали все те мелочи, которыми Эмма любила создавать хотя бы видимость уюта. Комната показалась ей чужой и холодной. Она выглядела строгой и прозаичной, как школьный класс.

Гревилл, казалось, угадал ее мысли:

— Мы будем здесь вместе работать! — сказал он, обращаясь к матери. — Эмили ведь известно, что ей предстоит еще многому научиться!

Встретив его серьезный взгляд, она покраснела. Ах, что за низкое она существо! Едва вступив в новый дом, который он подарил ей, она уже начала видеть во всем недостатки. А почему бы ей было не найти хоть слово благодарности за самоотверженную заботу, с которой он стремился возвысить ее до своего уровня?

Но горло свело судорогой. Ах, она так и не научилась владеть собой. Позволяла себе давать выход любому мимолетному настроению. Не раздумывала над тем, насколько оно оправдано.

Она последовала за Гревиллом, ушедшим с матерью вперед. В соседней комнате он зажег множество свечей, и их мягкий свет позволил различить детали.

Все стены были покрыты массивными полками с книгами. Потемневшие от времени переплеты были украшены излучавшими свет разноцветными драгоценными камнями. В высоких застекленных шкафах поблескивали минералы и кристаллы — начиная с простого полевого шпата до голубоватого тессинского цианита и сверкающей серебряным блеском уральской платины. Все они были снабжены номерками; на шкафах висели тетради с подробным описанием месторождения, вида и свойств каждого камня.

Склянки, горшки, реторты, весы на двух Длинных столах, маленькая плавильная печь были предназначены для опытов. С их помощью Гревилл изучал состав пород, чтобы определить, как лучше их использовать.