Пол Теру - Старый патагонский экспресс

Номинально они образовали конфедерацию: Объединенные провинции Центральной Америки, хотя на протяжении следующих восьмидесяти лет иностранцы продолжали называть их Гватемалой и описывали и свои приключения в джунглях Коста-Рики и Никарагуа, и переправу на каноэ через озеро Илопанго в Сальвадоре как путешествие по Гватемале. И в то время, как «Гватемала» оставалось неточным названием для этого конгломерата стран, «Объединенные провинции» превратилось в столь же циничный оборот речи, каким в наши дни является название «народная республика» по отношению к какому-нибудь диктаторскому режиму. Как и следовало ожидать, во всех пяти странах разразилась гражданская война, в которой сельское население ополчилось против горожан, консерваторы против либералов, индейцы против испанцев, бедные арендаторы против землевладельцев, а каждая провинция против всех остальных. Союз развалился в звоне оружия и грохоте канонады. На целых пятнадцать лет в этих странах воцарился политический и социальный бедлам, или, как туманно назвали этот период историки, «смута пяти стран». Американские и английские путешественники в сердцах ругались из-за трудностей при перемещении от одной деревни к другой и постоянно жаловались на то, как мало им известно об этом куске земной коры, соединяющей Северную Америку с Южной.

Названия и страны смешались. Гватемалой стала похожая на наковальню территория в непосредственном соседстве с Мексикой. Сальвадором — клочок суши почти прямоугольной формы, как бы выпихнутый тушей Гондураса в Тихий океан. Никарагуа похожа на клин, а Коста-Рика — на обшлаг на длинном узком рукаве Панамы. В Белизе до сих пор нет даже железной дороги. Вспоминая их историю, которая, кроме революций, восстаний и гражданских войн, изобилует и такими прелестями, как сильные землетрясения и извержения вулканов, остается лишь удивляться тому, что эти страны вообще до сих пор не стерты с лица земли. Их угораздило попасть на линию тектонического разлома, где алчные жерла вулканов постоянно угрожают самым жестоким образом поглотить эти жалкие клочки суши вместе с их обитателями. Тем более странно, что именно вулканы служат предметом национальной гордости этих людей: они не только фигурируют на национальных гербах и монетах, но и формируют местные предрассудки.

Все это великолепие ждало меня впереди, но я решил быть методичным и заниматься каждой страной по очереди. Заметив, как многозначительно посматривает на меня хозяин отеля, я сообщил, что собираюсь скоро сесть на поезд.

— Автобусом быстрее, — сказал он.

— Я не тороплюсь, — сказал я.

— Поезд совсем старый.

— Мексиканский поезд до Тапачулы тоже был старый.

— Но этот еще и грязный.

— Я приму ванну в Гватемале.

— Все другие туристы уехали автобусом. Или на такси.

— Я не турист.

— Да, — видимо, он понял, что решение мое непоколебимо, — на поезде ехать интересно. Но по ряду причин на нем никто не ездит.

Во всяком случае, в этом он ошибся. С самого раннего утра следующего дня вокзал был уже забит людьми. Это было весьма пестрое сборище: крестьяне в обвислых шляпах и соломенных сомбреро, индейские женщины с младенцами и косицами, босые дети. У всех до единого имелся или невероятных размеров узел с добром, или корзина, перевязанная лианами, или самодельная сумка. Я решил, что это и является главной причиной, по которой они собираются ехать на поезде, — вряд ли их пустили бы в автобус со всем этим барахлом. Кроме того, маршрут следования поезда не совпадал ни с одним из автобусных маршрутов, да и билет от Текун-Умана до города Гватемала стоил всего два доллара. Полицейский не пропускал никого из пассажиров на платформу, пока до отправления не осталось десять минут, и мы переминались с ноги на ногу, комкая в руках билеты — клочки бумаги со списком всех промежуточных станций. Билет попросту отстригался на той строчке, до которой собирался ехать пассажир.

Едва мы оказались в вагоне, мне стало ясно, чем мексиканские поезда отличаются от гватемальских. Я никогда не видел таких смешных маленьких вагончиков с огромными окнами, как эти четыре повозки из некрашеных досок, составлявших наш поезд. Стекол в окнах не было и в помине. Узкая колея напоминала детскую железную дорогу в каком-нибудь заброшенном парке аттракционов, и я никак не мог заставить себя воспринимать всерьез это транспортное средство. Сиденья тоже были какими-то детскими, и не успели мы тронуться, как все они оказались заняты. Мои колени упирались в колени сидевшей напротив индеанки. Как только поезд покинул станцию, она свесила голову на плечо, задрапированное красным одеялом, и заснула. Ее тощее неугомонное дитя — маленькая девочка в оборванном платьишке — не сводило с меня глаз. Никто из пассажиров не открывал рта — кроме тех случаев, когда надо было поторговаться с продавцами фруктов, атаковавшими нас на каждой станции.

Хотя я испытывал удовлетворение от сознания того, что эта поездка — продолжение пути, начатого две недели назад морозным утром в Бостоне, этот пассажирский поезд до столицы Гватемалы не сулил ни малейшего комфорта или приятной компании. И весь день, задыхаясь от дыма и испарений, мне придется терпеть грубое окружение, пока поезд тащится под влажным пологом джунглей. Джунгли — за исключением тех участков, когда к самой дороге подступали невероятно высокие деревья-великаны, — больше всего напоминали какую-то помойку: обрывки упаковок, веревок, помятые коробки и лохмотья, но все это было не делом рук человека, а всего лишь причудливо выглядевшими мертвыми листьями, лианами и цветами. Утро выдалось пасмурным и набросило на лес грязно-серое марево. Поезд раскачивался на рельсах, демонстрируя свои шрамы (дырявую крышу, расколотые сиденья) и то и дело останавливаясь в самых непредсказуемых местах, отчего казался не просто нереальным, а по-настоящему опасным созданием. На карте наш маршрут выглядел совсем простым (Веракрус — Тапачула — Текун-Уман — Гватемала) и не должен был занять больше двух дней. Однако карта меня обманула, и этот поезд, совсем по-человечески стонавший и кряхтевший на поворотах и подъемах, не внушал надежды когда-нибудь добраться до цели моих странствий. Другие пассажиры выглядели на редкость мрачно, как будто разделяли мои сомнения. Продвижению состава ничто не препятствовало, однако уже в каких-то трех метрах от колеи заросли были такими густыми, что даже не пропускали света.

Один житель Бостона оказался здесь в 1886 году и был настолько очарован дикой красотой этих краев, что прокладку железной дороги воспринял едва ли не с ужасом. Он представлял собой превосходный экземпляр ограниченного сноба, с пеной у рта воспевающего скитания по диким дебрям в компании индейцев и погонщиков мулов. Ивлин Во назвал свои путевые заметки «Когда движение в радость» (сама по себе фраза, достойная именно такого сноба) и насытил вступление к ним соответствующими трескучими фразами. «Старые путешественники отлично знают, как растворяется неповторимость любой страны под наплывом иностранцев, понастроивших здесь свои города и дороги», — сокрушается в своем произведении «Гватемала» некий Уильям Т. Бригхэм. (По-моему, это тот самый Уильям Бригхэм, который едва не отдал концы от удара током на Гавайях. Ему хватило ума прикоснуться к палочке, заряженной местным шаманом каким-то своим высоковольтным мумбо-юмбо.) Однако Бригхэм тут же уточняет причину своего страха: «Когда Северная железная дорога пройдет через Гватемалу, когда Трансконтинентальная железная дорога пересечет равнины Гондураса, а Никарагуанский канал соединит Атлантический и Тихий океаны, волшебство будет разрушено, караванные тропы поглотят джунгли, и путешествие через Центральную Америку станет таким же скучным, как поездка от Чикаго да Шайенна».