Пол Теру - Старый патагонский экспресс

— Черный парень, белая девушка, — сказал он. — Похоже, они отлично ладят. А, вот опять водопровод.

И далее всякий раз, как только снова из болота выныривала труба водопровода — а это повторялось не меньше двадцати раз, пока мы не прибыли на побережье, — мистер Торнберри любезно сообщал мне об этом факте.

Мы давно углубились в тропики. Воздух стал тяжелым от влажных ароматов буйной растительности, болот и ярких тропических цветов. Птицы щеголяли длинными клювами и тонкими ножками: они окунали клювы в воду и хлопали крыльями, принимая форму воздушного змея, чтобы не свалиться в воду. То и дело попадались коровы, стоявшие по колено в болоте и перемалывавшие жвачку. Пальмы стали напоминать фонтаны или пучки перьев десятиметровой высоты: как ни старался, я не смог разглядеть, есть ли у них стволы — одни перистые листья, торчавшие прямо из болота.

— Я все рассматриваю эти пальмы, — сказал мистер Торнберри.

— Как будто пучки огромных перьев, — сказал я.

— Смешные зеленые фонтаны, — сказал он. — Смотрите, опять дома.

Мы проехали еще одну деревню. Мистер Торнберри сказал:

— Цветущие сады — вы только посмотрите, какие бугенвиллеи! У меня крышу сносит! Мама на кухне, дети на крыльце. Прямо как на картинке. А вы видели где-нибудь такие огороды?

Все было в точности, как он говорил. Деревня кончилась, и мы опять оказались в болотистых джунглях. Здесь было жарко и душно. У меня стали слипаться глаза. Я мог бы взбодриться, занявшись записями, однако я не мог держать открытым блокнот из-за мистера Торнберри, то и дело ложившегося мне на колени, чтобы сделать снимок. И он наверняка пристал бы ко мне с расспросами об этих записях. Его бесконечный треп вынудил меня стать скрытным. Над зеленой чащей джунглей вился легкий дымок от домашнего очага. Кто-то из обитателей этих необычных домов на сваях готовил себе обед.

— Как вы и говорили, они все что-то производят, — заявил мистер Торнберри. (И когда я такое говорил?) — В каждом из этих чертовых домишек что-то выставлено на продажу.

Нет, подумал я, этого не может быть. Я не видел, чтобы хоть кто-то что-то продавал в этих деревнях.

— Бананы, — провозгласил мистер Торнберри. — Меня бесит, стоит только подумать о том, что они продают их по двадцать пять центов за фунт! Они всегда торгуют ими с рук.

— В Коста-Рике?

— В Нью-Гемпшире.

Он еще помолчал, затем изрек:

— Баффало.

Оказывается, он читал название станции. Нет, не станции — какого-то склада.

— Но это не похоже на Нью-Йорк, — несколькими милями ранее мы остановились в деревне Батаан. Мистер Торнберри напомнил мне, что на Филиппинах тоже есть место под названием Батаан. Забавно, когда два разных места имеют одинаковое название, да еще такое, как Батаан. Когда мы подъехали к деревне Ливерпуль, я весь внутренне подобрался.

— Ливерпуль, — сказал мистер Торнберри. — Забавно.

Это был неукротимый поток сознания: мистер Торнберри в роли Леопольда Блума, я с некоторой натяжкой мог сойти за Стефана Дедалуса. Мистеру Торнберри исполнился семьдесят один год. Он сказал, что живет один и сам себе готовит. Он пишет картины. Не исключено, что это и было причиной. Столь уединенное существование создает привычку говорить с самим собой: он просто озвучивал свои мысли. И он живет один уже много лет. Его жена умерла в двадцать пять лет. Но разве он не говорил о каком-то неудачном опыте с женщиной? Явно это не могло относиться к трагической судьбе его жены.

Я спросил его об этом в надежде отвлечь от мелькавших в окне деревень, одна за другой сносивших бедняге крышу. Я спросил:

— Так вы больше не были женаты?

— Однажды я заболел, — поведал он. — И в больнице познакомился с медсестрой, ей было уже около пятидесяти, но она была очень милая женщина. Во всяком случае, мне так показалось. Но вы не узнаете человека по-настоящему, пока не поживете вместе. Она никогда не была замужем. О, вот и наш водопровод. Я хотел сразу с ней переспать: ведь я был больным, она сиделка, и все такое. Это случается сплошь и рядом. Но она заявила: «Нет, пока не поженимся!» — Он скривился и продолжал: — Это было то еще торжество. Потом мы поехали на Гавайи. Не в Гонолулу, но на один из меньших островов. Там было замечательно — джунгли, пляжи, цветы. Она чуть с ума не сошла. «Слишком тихо!» — вот что она сказала. Сама родилась и выросла в каком-то заштатном городишке в Нью-Гемпшире — наверняка вы видели такие, в одну улицу, — и приехала на Гавайи, и там ей показалось слишком тихо. Она желала ходить по ночным клубам. Но там не было ночных клубов. У нее были просто огромные груди, но она не позволяла мне к ним прикасаться: «Ты их помнешь!» Я чуть не взбесился. И еще у нее был пунктик насчет чистоты. На протяжении всего медового месяца она каждый день отправлялась в прачечную, и я снаружи торчал с газетой, пока она стирала. Она каждый день меняла простыни на кровати. Может, так полагается делать в больнице, но для дома это уж слишком. Видимо, я был не очень рад всему этому… — Он затих на минуту, потом выпалил: — Телеграфные столбы. Свинья. Снова водопровод… — и продолжил: — Это был настоящий провал. И когда мы вернулись домой, я сказал: «Похоже, ничего у нас не получится». Она не возражала и в тот же день съехала от меня. Ну, она и въехать-то толком не успела. А потом я узнал, что она подала в суд на развод. Она хотела компенсацию, алименты, все такое. И она подала в суд.

— Позвольте мне кое-что уточнить, — сказал я. — Вы успели только съездить в медовый месяц, верно?

— Десять дней, — отвечал мистер Торнберри. — Предполагалась поездка на две недели, но она не вынесла тишины. Там было слишком тихо.

— А потом она захотела алименты?

— Она знала, что моя сестра оставила мне приличные деньги. И решила, что по суду сумеет получить их для себя.

— А вы что сделали?

Мистер Торнберри улыбнулся. Я впервые увидел, как он улыбается по-настоящему. Он сказал:

— Что сделал я? Я подал встречный иск. За измену. Понимаете, у нее был дружок — один мужчина. Он названивал ей на Гавайи, а она говорила, что это ее брат. Вот так.

Он по-прежнему не отрывал взгляда от окна, но мыслями витал где-то в другом месте. Он даже хихикнул.

— После этого мне уже ничего не пришлось делать. Ее вызвали в суд. Судья спросил у нее: «Почему вы вышли замуж за этого человека?» А она и говорит: «Он сказал, что у него много денег». У него много денег! Она сама себя утопила, понимаете? Над ней потешался весь зал. Я дал ей пять тысяч и был рад, что так дешево отделался, — и практически без перехода он забормотал: — Пальмы. Свинья. Забор. Доски. Снова ипомеи. Их очень много растет на Капри. Черный, как пиковый туз. Американский автомобиль.

Часы тянулись, мистер Торнберри трещал без умолку.