Мария Дмитриенко - Веласкес

Отвешивая низкие поклоны придворным дамам и кавалерам, высоким государственным сановникам и послам иностранных держав, друзья проследовали в корраль. Театр представлял собой громадный зал, который оканчивался полукруглым возвышением — сценой. Мягкие ковры глушили шаги, невысокие, очень удобные кресла с крутыми ручками-поручнями так и звали присесть. Празднество должно было начаться с театрального представления. Помещение театра постепенно заполнялось. Музыка, тихая и нежная, лившаяся, казалось, сверху, будила смутные желания, рождала ощущение чего-то особенного. Веласкес почувствовал, как внутри все напряглось до предела, он словно превратился в туго натянутую струну.

— Мой уважаемый дон Диего, — прозвучал достаточно громкий шепот Фуэнсалиды, — я обещал вам быть сегодня гидом. Ваш покорный слуга вот уже несколько минут смиренно ожидает приказаний, а мысли маэстро витают далеко за пределами дворца. Опуститесь на землю. Сейчас в зал войдут самые прекрасные в Испании женщины. Они — королевы сцены. Многие уже не выступают, но герцог Оливарес — герой сегодняшнего торжества — пригласил их для большей славы дворца Прекрасного Уединения. Смотрите на центральную дверь. Вот на ковер ступила актриса Херонима де Бургос, слава этой дамы выше Пиренеев. В дни, когда вы только учились держать кисть, влюбленный в нее Лопе де Вега написал прелестную комедию «Дурочка». Лопе тогда было пятьдесят один, а прелестной Херониме — едва семнадцать. Вон та стройная пожилая дама с белым веером в руках — гордая красавица Хусепа Вака. Бог мой! Смотрите же! Эта, в черном на французский манер платье, — непревзойденная Мария Рикельме, которая обладает изумительной мимикой и необыкновенной правдивостью в изображении чувств. С нею рядом Франциска Бальтазара де лос Рейес — великолепная исполнительница мужских ролей. Должен признаться, что больше всего ей удаются забияки. Ба! Прекрасная Амарилис!

— Амарилис?

— Это прозвище, а имя ее — Мария де Кордова. Вдохновенная декламаторша, разносторонне одаренная актриса… Глядите-ка! Пожаловал и Мануэль Вальехо.

— Я его хорошо знаю. Да и Педро де Моралеса тоже. Лучший комедийный артист из всех мне известных, друг почившего дона Сервантеса.

Своеобразному параду сценичных звезд не было конца. Их имена, громкие, как слава, передавались из уст в уста. В зал входили все новые и новые лица.

Театр был переполнен. Музыки почти не было слышно из-за звенящего шороха, исходившего от вечерних дамских туалетов, из-за щелканья массы вееров и гула голосов.

— Уважаемые господа!

Зал мгновенно смолк, и только льющийся шорох шелков продолжал шелестеть.

— Уважаемые господа! — на сцене стоял Роке де Фигероа, артист, снискавший себе славу не только в Испании, но и далеко за пределами отчизны, объехавший со своею труппой Италию, Фландрию, Германию. — Сейчас мы начинаем первое свое представление в театре сказочного дворца Прекрасного Уединения. Много превосходных маэстро потрудились над созданием этого шедевра. Инженеры, декораторы, художники и скульпторы вложили в него частицу самих себя. Потому он сверкает блеском совершенства. Теперь мы, артисты, призваны принести свою дань на алтарь искусства. Мы начинаем.

Он скрылся за занавесом, и в тот же момент чья-то рука там, за блестящим бархатом, нежно коснулась струн виуэлы [41] Гитары с выпуклой нижней декой. . Пели струны, бросая в зал приглушенную тканью песню, жаловалась, звеня, гитара. Художник закрыл глаза. Звуки, сладкие, нежные и чистые, то замирали, то звенели и вздрагивали.

Звуки внезапно смолкли. Приподняв веки, прямо перед собой на фоне поднимающегося занавеса он увидел строгий профиль женщины. Она сидела всего в нескольких шагах от него, видение, возникшее из музыки. Словно почувствовав устремленный на нее взгляд, сеньора повернула голову. На маэстро глянули печальные глаза. Тонкие брови удивленно дрогнули, она перевела взгляд на сцену. Маэстро продолжал любоваться тонким овалом лица, выпуклым чистым лбом, нежными губами, удивительно огромными ресницами.

На сцене бушевали страсти. Персонажи пьесы — юноша Иисус, апостолы, воины, фарисеи, рыжеволосый косой Иуда сменяли друг друга. Веласкес же смотрел только на прекрасную незнакомку. Она была одета с изысканной сдержанностью. На зеленовато-коричневое платье ниспадала с головы черная мантилья, глубокий вырез открывал шею с ниткой блестящих кроваво-черных гранатов. Белизна кожи и блеск драгоценных камней, казалось, соревновались — что ослепительнее. Одной рукой в белой перчатке она придерживала край мантильи, золотые четки скатились почти до локтя, а их изящный бриллиантовый крестик запутался в лепестках голубого банта-цветка, приколотого на юбке; в другой руке подрагивал, поблескивая лаком, тонколистый веер.

Таких женщин во дворце можно было встретить не часто. Красивых и красавиц — множество. Но красота не могла скрыть их внутренней пустоты, надуманного жеманства и кокетства. Здесь же за строгим обликом угадывалась душевная энергия, гордый и пылкий характер.

Спустя некоторое время дама с веером, как мысленно назвал ее маэстро, опять обернулась. Сколько одухотворенности, тонкой интеллектуальности излучали ее глаза! Обаяние ее было так велико, что Веласкес почти рискнул раскланяться. В этот миг дон Хуан де Веллела легонько коснулся рукава его камзола. Осторожный жест друга вернул маэстро к действительности. Позволить себе забыться в такой обстановке придворному художнику! Но бездонная чернота глаз-колодцев опять магнитом притягивала его взгляд к себе, В Веласкесе заговорил художник, увидевший редкую, необыкновенную модель.

— Я предлагаю вам, маэстро, — незаметно наклонившись в сторону друга, тихо проговорил дон Веллела, — в перерыве между актами посетить галерею.

В глазах Веласкеса было удивление.

— Мне хотелось бы, — продолжал дон Хуан, умышленно ничего не замечая, — мне хотелось бы взглянуть на Сурбарана. Говорят, его серия «Подвигов Геркулеса», написанная специально для Буэн Ретиро, заслуживает пристального внимания.

— Но что можно там рассмотреть сейчас, при свете свечей?

Веллела не расслышал или не захотел объяснять. Дону Диего осталось лишь терпеливо ожидать конца действия. Вновь тихий крадущийся гитарный шепот наполнил зал. Занавес упал. Теперь можно было покинуть зал театра.

Граф Оливарес не пожалел средств на убранство дворца. Во внутренних комнатах сверкали позолотой канделябры, вглядывались друг в друга, бесконечно повторяясь, зеркала. На стенах висели полотна, целые собрания картин, которыми мог бы гордиться любой музей мира. Веласкеса вдруг потянуло в Зал Королей, где жило его детище — «Сдача Бреды». И он, никем не замеченный, направился туда. В который раз стоял он вот так перед полотном, глядя на него то как художник, то как зритель. Ничего не изменилось на картине. Комендант Нассау все еще протягивал утонченному Спиноле большой темный ключ, который сейчас, при вечернем освещении, резко выделялся на светлом фоне. Все присутствовавшие при передаче по-прежнему были увлечены событием, и только двое, как и прежде, молодой голландец с открытым привлекательным лицом, одетый в серый костюм, да гранд в белополой громадной шляпе, смотрели на маэстро с вечным вопросом во взгляде — что же будет дальше?