Алексей Очкин - Иван - я, Федоровы - мы

Алексей Яковлевич ОЧКИН

ИВАН - Я, ФЕДОРОВЫ - МЫ

Героическая быль

В этой повести подлинные события и почти все подлинные имена.

Автор ее, Алексей Яковлевич Очкин, описывает боевые дела своего

друга, "братишки" Вани Федорова, погибшего в Сталинграде смертью

героя. Сам Очкин шестнадцатилетним пареньком добровольно ушел на

фронт. Начал войну на Дону, участвовал в Сталинградской битве, где

возглавлял группу "57 бессмертных", на Курской дуге повторил подвиг

Александра Матросова, еще не однажды был тяжело ранен, но дошел по

дорогам войны до конца: участвовал в штурме Берлина и освобождении

Праги. Сейчас А. Я. Очкин кинорежиссер, пишет книги.

1

В жаркий июльский день 1942 года по донской, пепельной от полыни степи, часто останавливаясь на разъездах, медленно двигался воинский эшелон с истребителями танков, разведчиками и саперами еще малоизвестной тогда сологубовской дивизии. Паровоз с трудом тащил красные солдатские теплушки, платформы с пушками и машинами и удивительный среди этого разнокалиберного состава зеленый классный вагон - в нем ехал комдив Сологуб со своим штабом.

В истребительно-противотанковом подразделении капитана Богдановича никто еще не знал, что придется участвовать в Сталинградской битве. Никто не предполагал, что "сорокапятки" - пушчонки малого калибра - и противотанковые ружья остановят немецкие бронированные корпуса 6-й армии Паулюса, которые сейчас катились по раздольным донским степям, прорвав нашу оборону на широком фронте. На соединение с Паулюсом, повернув с Кавказского направления, спешила 4-я танковая армия Гота. Именно поэтому в одну из ночей подразделение капитана Богдановича в составе дивизии Сологуба погрузили в эшелоны, и лишь за Поворином, откуда пошла однопутка на Сталинград, они догадались, куда едут...

На первом перегоне от Поворина поезд нагнали легковые машины; двигаясь параллельно железнодорожному пути, они то обгоняли эшелон, то отставали. Бойцы батареи лейтенанта Дымова у раздвинутой настежь двери теплушки свесились за перекладину и, показывая кукиш машинам, кричали: "Накось, догони!" Задавал всему тон сам лейтенант. Он вылез за перекладину, держась за нее рукой, подставил грудь горячему тугому ветру с запахами прокаленных трав и смолистых шпал и размахивал пилоткой: "Эй, машинист! Поддай пару!" Ему вторили хором бойцы и громче всех звонкоголосый запевала, наводчик противотанкового орудия Иван Берест, курчавый, цыганистый парень. Уж на что степенный, самый старший по годам, великан Черношейкин и тот не выдержал, поднялся с нар, где, покуривая, сидел складным ножиком, и теперь высился над всеми, худой, горбоносый, с усами, торчащими метелочками.

Машинам все труднее было лавировать между чернеющими вдоль пути воронками от бомб, и они отстали. А бойцы, входя в еще больший азарт, чуть не вываливались из вагона. И тут лейтенант Дымов спохватился... ведь он не только командир, но к тому же сегодня и дежурный по части! Отойдя в глубь вагона, он одернул гимастерку, прикрикнул на бойцов: "Прекратить!"

Лейтенант был очень молод. Когда запылала в огне войны родная Смоленщина, в горячке военкоматовских дел ему, рослому парнишке, удалось прибавить себе два года. Военным врачом в призывной комиссии была его мать, которая, зная упорный характер сына - сама воспитала таким, закрыла на это глаза. После сокращенного курса Ленинградского артучилища, где на окопных работах его ранило, он прибыл в Сибирь, командовал взводом; перед самой отправкой на фронт командира противотанковой батареи перевели в другую часть, и лейтенант временно стал исполнять обязанности комбата. Как ни старался он выглядеть бывалым военным, все обнаруживало в нем только что испеченного командира: и самодельная портупея через плечо, и прикрепленные нитками к петлицам, вырезанные из жести кубики, и главное не скроешь семнадцати лет, когда вместо усов лишь белесый пушок, а из-под сдвинутой набок пилотки топорщится крылышками русая прядь.

Показался разъезд. Паровоз дал протяжный гудок, но семафор по ту сторону разъезда оставался закрытым, и поезд стал замедлять ход. Перекатисто звякнули буфера.

Не дождавшись остановки, лейтенант выпрыгнул из теплушки и пробежал несколько метров по хрустящему шлаку. Разъезд был глухой - два пути с одинокой будкой, а вокруг ровная однообразная степь.

Дымов смахнул крошки шлака с начищенных до блеска сапог, поправил портупею, которой очень гордился, выменяв ее за полбуханки хлеба, сделал строгое лицо, для солидности прижав подбородок к груди, и зашагал вдоль эшелона. Со стороны могло показаться, будто мальчишку обидели, и он надулся. Но стоило ему увидеть новенькие пушки, как он одним махом вскочил на платформу и, вдыхая запах свежей краски и масел, погладил рукой отливающую синью вороненую сталь орудия, открыл снарядные ящики, потрогал гильзы в заводской смазке. Заметив, что на него с улыбкой смотрят часовые, строго предупредил:

- Ну, глядите мне в оба.

Солдаты, подтянувшись, бодро выпалили:

- Есть глядеть в оба!

Спрыгнув с платформы, лейтенант в самом развеселом настроении зашагал вдоль состава принимать доклад от дневальных по вагонам и наблюдателей "за воздухом" (так назывались дежурные бойцы у зенитных пулеметов). Обошел десятка два платформ и вагонов, в которых ехали истребители танков. Дальше располагались саперы и разведчики; там делать было нечего, но его неудержимо влекло к штабному вагону комдива. Впервые увидев в Сибири рослого бритоголового Сологуба, Дымов поразился его внешнему сходству с портретом бесстрашного Котовского. С той встречи и тянуло лейтенанта к Сологубу.

Пассажирский вагон комдива в соседстве с красным, побитым осколками бомб товарняком выглядел неправдоподобно мирным. Дымов шел, искоса поглядывая на окна. Он уже потерял надежду увидеть Сологуба и в тот же миг вздрогнул от неожиданности... Из последнего окна прямо на него пристально смотрели серые, широко расставленные глаза. Рука Дымова потянулась к пилотке, он чуть было не прошелся строевым, но сдержался: Сологуб, не замечая его, смотрел куда-то вдаль, обхватив пятерней бритую голову...

Лейтенант повернул назад. Солдаты уже высыпали из вагонов. Сержант Кухта, отпустив ремень на пять дырочек, облегченно вздохнул, вытащил из кармана широченных брюк табак и газетку, сложенную гармошкой, стал свертывать цигарку. Усач Черношейкин уже проворно изготовил папироску и, пригнувшись, выбивал кресалом огонь.

- Степь хоть шаром покати, танкам раздолье, - заметил ему Кухта.

- Вот они и прут безостановочно, - согласился Черношейкин и, увидев подходившего лейтенанта Дымова, толкнул Кухту: - Директор! Убирай живот...