Вячеслав Марченко - Гнет

— Коммунисты, бабуся, разные бывают, — с некоторой обидой в голосе отреагировал я на слова бабы Кили, — есть порядочные и честные, а есть сволочи — я с такими тоже встречался. Но я, бабуся, тоже коммунист, и знаю, что в нашей жизни если ты не будешь членом партии, то даже можешь и не мечтать о том, чтобы чего-то в жизни добиться. Вы же сами знаете, что даже председателем какого-нибудь захудалого колхоза человек никогда не станет, если он не будет коммунистом. Поэтому, многие люди становятся коммунистами не по убеждению, а по необходимости. Например, у нас в Пограничных войсках все офицеры — коммунисты, и совсем не потому, что они так уж фанатично верят в возможность построения коммунистического общества, а потому, что не будучи коммунистами, они даже начальником пограничной заставы никогда не станут. Я и сам, бабуся, смутно представляю, что такое коммунизм,… жизнь по принципу: «от каждого по способностям — каждому по потребностям», как-то даже в голове моей не укладывается.

Понимаете, бабуся, — продолжал я тогда, заметив, с каким любопытством слушает меня баба Киля, — вся проблема не в конкретном коммунисте. Коммунистическая партия, которая является у нас в стране единственной руководящей и направляющей силой, хочет контролировать и влиять на все процессы в нашей жизни через своих членов, и я не думаю, что это плохо,… во всех странах пришедшие к власти партии поступают именно так. Другое дело, какую политику проводит с помощью своих членов партия в нашей стране и в мире, а, судя по тому, что Вы мне рассказываете, партия проводила в нашей стране тогда, мягко говоря, не очень-то правильную политику, и я так же, как и Вы, возмущен этим… Да и коммунисты, бабуся, сейчас уже совсем не такие, что были раньше — фанатиками, безгранично преданными коммунистической идее и способными разорвать на части любого, несогласного с ними.

Выслушав меня, баба Киля некоторое время молчала, осмысливая сказанное мною, затем, видимо, не во всем соглашаясь со мной, спросила:

— А вот скажи мне, внучек, почему фашистов, которые уничтожали другие народы, называют преступниками, а наших коммунистов, которые тоже уничтожили миллионы своих собственных граждан, у нас в стране называют «пламенными борцами за светлое будущее своего народа»?.. Почему, фашистскую Германию до сих пор проклинают за то, что она угнетала чужие народы, а в нашей стране, где Советской властью были организованы массовые многомиллионные репрессии и миллионы людей были уничтожены голодом, постоянно по праздникам крутят песню, в которой поется: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек»?

— Ой, бабуся, Вы такие сложные вопросы задаете, что мне так сходу даже и не ответить…

Потупив взгляд, я замолчал, пытаясь собраться с мыслями и найти нужные слова для ответа, а баба Киля, не дождавшись его, произнесла:

— До тех пор, внучек, пока ты будешь членом этой партии, ты никогда не сможешь ответить на эти вопросы.

— Почему? — вскинул я на бабу Килю удивленные глаза.

— А потому, что до тех пор, пока ты будешь коммунистом, ты никогда не сможешь себе честно признаться в том, что твоя партия такая же преступная организация, как и фашистская.

После этих слов я на несколько секунд потерял дар речи, затем, выдавливая из себя слова, проронил:

— Ну, бабуся, я прямо не знаю, что Вам и сказать…

— А ты ничего не говори, — снисходительно улыбнулась мне баба Киля и, помолчав еще несколько секунд, она вновь продолжила свой рассказ:

— Помню, прошло после ареста Любы какое-то время и муж ее, узнав о случившемся с его женой и детьми, чтобы спасти их, сам нашим властям сдался. Книтель этот вовремя оккупации не был ни полицаем, ни старостой, он просто, как и все, работал в колхозе, и его единственная вина была только в том, что он немец. Какое-то время его где-то держали, а потом на войну отправили. Он после Победы домой живым вернулся, а Люба его только через год после него из Сибири вернулась, вся измученная и подавленная.

Боже,… Боже… — вновь горестно закачавшись из стороны в сторону, баба Киля на какое-то время замолчала, потупив взгляд, затем, посмотрев на меня с выразительной болью в глазах, возмущенно заговорила:

— Помню, мы сначала всем селом, так же как и в случае с нашим старостой, пытались доказывать, что ни Люба, ни муж ее ни в чем не виноваты, а к нам приехал какой-то начальник из НКВД и, собрав в конторе людей, строго предупредил нас, что если мы и дальше будем защищать врагов народа, то нас отправят туда же, куда и Любу. Несчастные люди после этого боялись даже пикнуть в защиту ни в чем не повинных людей и хорошо еще, что Люба живой тогда осталась, у доведенных до отчаяния и безысходности женщин нервы тогда не выдерживали, они от горя и такой несправедливости даже жизни себя лишали.

Помню, после того, как немцы, перед наступлением наших войск нас всех из села в степь выселили, Наташа Чекада — молодая красивая женщина с двумя маленькими детьми, через какое-то время измученная, в село вернулась, а там от хаты ее одни развалины да головешки остались — разбомбило тогда ее хату. Я не знаю, правда это или нет, но она свою соседку обвинила в том, что та, вернувшись в село немного раньше нее, взяла из тех развалин что-то из уцелевшей посуды и унесла к себе домой. Конечно, в то нищенское время каждая мелочь в доме на вес золота была, и Наташа, без мужа — он тогда на фронте был, раздавленная горем, нищетой и безысходностью, схватив своих маленьких детей, к председателю колхоза за помощью побежала.

Я не знаю, что ей сказал тогда председатель колхоза, но, видимо не найдя от него сочувствия и поддержки, она в отчаянии ночью подожгла и его хату и хату своей соседки. А потом, бросив своих маленьких детей на развалинах своей хаты, она побежала на речку топиться. Недалеко от того места тогда мужики наши сельские проходили, увидели они бросившуюся в воду Наташу и спасать ее кинулись. Спасти то ее они тогда спасли, но когда они ее в больницу притащили, она, очнувшись, все равно себя жизни лишила — на простыне повесилась она.

Вот такие страсти, внучек, в нашем маленьком селе тогда бушевали,… какую семью не возьми, и в каждой беда своя,… то не жизнь у людей была, а горе сплошное.

А в мае 1945 года и наш дед Ваня домой вернулся. Я после объявления Победы уже места себе не находила, делать ничего не могла, после работы все на улицу выбегала: выглядывала деда Ваню, да все боялась на глаза почтальонше попасться — вдруг похоронку принесет…

В тот день, когда твой дед Ваня домой вернулся, я тоже все выглядывала и вдруг вижу: вдалеке по улице солдатик идет. Я стою, смотрю и не узнаю его. Я Аню со двора кликнула: иди, мол, глянь. Она выбежала, смотрит и тоже не узнает,… а он узнал нас: побежал он к нам, потом и мы к нему побежали…