Станислав Зарницкий - Боттичелли

Каковы бы ни были истинные намерения Доффо, настроен он был довольно миролюбиво и, как человек, стосковавшийся по собеседникам, расположен к спокойному и долгому разговору. Ничего предосудительного в мастерской Сандро он, естественно, обнаружить не мог — разве только незаконченное «Рождество». Проповеди Савонаролы, которые время от времени все еще читали Симоне и его друзья, были надежно спрятаны. Спини оставался у него долго, и говорили они о многом. Если что и интересовало Доффо, так это, как живет Сандро, что он намерен делать и не нужна ли ему помощь. О том, как живет некогда прославленный живописец, можно было бы легко догадаться. Стоило лишь взглянуть на его изрядно потертый плащ и пустые шкафы, на потухший камин, в котором далеко не каждый день разводили огонь. Часто у братьев Боттичелли не было денег, чтобы купить дров, а зима обещала быть не из теплых.

Но язык у Спини был хорошо подвешен: сам того не замечая, Сандро оказался в конце концов втянут в разговор по поводу недавних событий и услышал от очевидца, как допрашивали Савонаролу и какие пытки к нему применяли. Оказывается, у мессира Доффо были те же сомнения, что и у него, но он человек государственный и должен исполнять то, что ему поручено Синьорией. Сейчас или никогда — такая мысль вертелась в голове Сандро, заставляя забыть о риске. Перед ним сидел один из немногих людей, способных разрешить его сомнения, и Сандро спросил, правду ли говорят, что Савонарола все-таки признал ересь своего учения и отрекся от него. Спини долго молчал, словно обдумывая, стоит ли посвящать в эту тайну постороннего человека. Но наконец решился: «Сандро, должен ли я открывать тебе истину? Ну хорошо, я это сделаю: мы не обнаружили в его показаниях и намека на грехи — ни на смертные грехи, ни на грехи, совершенные по неведению». Наступило тягостное молчание. Спини, возможно, и не подозревал, какую бурю вызвал в душе Сандро: значит, все-таки правы те, кто считает, что они, флорентийцы, казнили святого и расплата за это злодеяние вскоре последует!

Симоне был в панике, когда услышал о посещении их дома Спини и о том, что Сандро, забыв осторожность, беседовал с ним о Савонароле. Доффо явно приходил в их дом неспроста. Почему он избрал именно их? Что у них с ним общего? Видимо, до городских властей дошло, что у них собираются те, кто раньше поддерживал Савонаролу. Теперь у них остается только один выход — бежать из Флоренции! Сандро только отмахнулся: он слишком стар, чтобы пуститься в бега. И что он, собственно, сделал такого, чтобы сломя голову покидать родной город? В гораздо более трудные времена он оставался здесь, покоряясь своей судьбе.

Визит Спини, какую бы он цель ни преследовал, имел значительные последствия для дальнейшей жизни Сандро: если раньше у него были сомнения относительно истинности учения Савонаролы, то теперь они рассеялись. Результатом было то, что он, отложив на время, а на самом деле навсегда, уже начатое «Рождество», начал готовиться к новым работам. По просьбе брата Симоне достал где-то у своих друзей проповеди неистового доминиканца, и теперь Сандро частенько можно было увидеть за их чтением. Со страниц рукописей на него обрушивался поток разоблачений: Католической церкви в ее грехах, флорентийцев — в распущенности нравов, властей — в корыстолюбии и продажности. И ко всему этому добавлялись предсказания близких бед и катастроф, которые обрушатся на Флоренцию.

Эти откровения вдруг оживили заснувшую фантазию живописца. Картины предстоящих бедствий обрушились на него. «Я видел меч, занесенный над Италией, — пророчествовал Савонарола, — земля вздрогнула, и я узрел ангелов, которые пришли, держа в руках красные кресты». И теперь пораженный Симоне видел, как на картине, начатой его братом, оживает это видение. Видел, как на фоне Флоренции встает громадное распятие, как бьется у его подножия в страхе и тоске Мария Магдалина, которая, по замыслу живописца, должна была символизировать Италию; видел ангела, стоящего подле нее и поражающего своим мечом лису, символ греховности. А может быть, это была не лисица, а лев — символ Флоренции? С неба низвергались вниз бесчисленные красные кресты: «Крест гнева Господнего омрачил небо, гонимые ветром тучи метались, словно бесноватые, и гром сотрясал вселенную; град, огонь и острые стрелы падали с небес, поражая множество людей, так что мало их осталось на земле». Это тоже было сказано доминиканцем, и это теперь зримо стояло перед глазами Симоне.

Брат явно не был в восторге от «Распятия». Была бы картина написана раньше, она бы вызвала отклик, нашла покупателя, а может, и способствовала бы упрочению славы Боттичелли. Но теперь, кроме опасности для них обоих, она ничего не сулила. Только Сандро с его то ли отрешенностью от жизни, то ли стремлением заниматься лишь тем, к чему лежала его душа, мог решиться на такой открытый вызов городским властям. Если бы Спини увидел это творение, беды не миновать. С какой стати пришла в голову Сандро мысль именно сейчас заявить о своих симпатиях, когда это не могло принести ничего, кроме беды? И если он до сих пор еще не подвергся гонениям, то теперь он дал для этого подходящий повод. И вряд ли былая слава поможет ему. Если их что и спасает, так это только то, что городским властям сейчас не до них.

Французские войска вошли в Милан и пленили Лодовико Моро. Хотя во Флоренции о нем никто не сожалел, все-таки при нем политику Миланского герцогства можно было предугадать, а теперь она стала просто непредсказуемой. С юга шел Чезаре Борджиа, требовавший восстановления в правах Пьеро Медичи, но никто не строил особых иллюзий: это был лишь предлог для нападения на Флоренцию. По доходившим до города слухам, папский отпрыск и в грош не ставил Пьеро и его права, и его требования были рассчитаны прежде всего на то, чтобы оказать давление на власти республики и добиться от них уступок в свою пользу. Было от чего растеряться: опасность грозила Флоренции со всех сторон. С французами вроде бы удалось договориться, они даже обещали возвратить Пизу. А Чезаре Борджиа посулили поставить во главе флорентийских — несуществующих, правда, — войск с обещанием выплачивать ему немалое жалованье.

Все понимали, что меры эти временные и вряд ли надолго избавят Флоренцию от грозящих ей опасностей. Ко всему прочему, в самом городе было неспокойно. Брат казненного Вителли поклялся отомстить Синьории и готовит против нее бог весть какие заговоры. Не утихомирились и сторонники Медичи: неясность положения лишь укрепила их надежды на успех, и они не скрывали своего намерения вернуть все к старому. А прорицатели и астрологи предвещали всяческие беды. Конечно, в таких условиях городские власти не могли сидеть сложа руки, сама обстановка заставляла их действовать. И Симоне почему-то был твердо убежден, что действия эти начнутся с уничтожения явных и скрытых противников. И вдруг Сандро ни с того ни с сего вылезает со своей картиной, как будто ему не было предупреждения — ведь недаром же к ним приходил Спини! Но никакие просьбы уничтожить как можно скорее эту опасную картину на Сандро не действовали: он, оказывается, свободный флорентийский живописец и волен писать все, что ему угодно. К старости его упрямство становилось просто невыносимым!